Александр Богданов - Сувенирчик

Учитель городского двухклассного училища Авенир Иваныч Горизонтов, после объявления манифеста 17 октября, очутился в положении слепого, которому сняли катаракт и он увидел вольный свет. Десять лет прожил он мирно со своей матушкой в провинциальном городке Курдюме, преподавая арифметику, числился на хорошем счету у начальства, утром аккуратно ходил на занятия, а по вечерам ухаживал за барышнями на городском бульваре. Садились у каменного бассейна, куда бросали окурки папирос, конфетные бумажки и всякую дрянь, оправдываясь при этом, что «все равно в басинке нет воды». За болезненный, землистый цвет лица барышни звали Горизонтова «желтомором», а за то, что он носил костюм зеленого цвета с искорками, дали ему кличку «лягушачий мор». В глаза же называли его просто Сувенирчиком и сложили по поводу его четверостишие:

Сувенирчик знал о существовании стихов и не обижался.

Газет и книг он не читал, заглядывая лишь изредка в губернские ведомости, выписываемые на школьный счет; в часы перемен в учительской просматривал он хронику и происшествия. О конституции же и государственных порядках Запада имел точно такое понятие, как деревенская баба об Эфиопии и белых арапах. И когда в городе в 1905 году открылась «эра» митингов и банкетов, он был ошеломлен событиями, перевернувшими все в его голове. Впрочем, это не помешало ему быстро примкнуть к сторонникам «банкетного» движения. От больших идей революционного времени он успел взять только то немногое, что могло уместиться в маленьком и тихом человечке.

Местные учителя организовали кассу и союз; Сувенирчик усердно посещал собрания, прислушиваясь к тому, что говорят, и ему нравились горячие речи о бесправном положении учителей и о необходимых назревших реформах в деле народного образования. Новые убедительные слова пробивали в его мозгу тупую толщу и были так понятны и близки, точно родились в нем самом.

Возвращаясь домой, Сувенирчик делился впечатлениями со своей матушкой. Он был воспитан в духе старого времени, и как послушный сын не выходил из родительской воли: аккуратно каждого двадцатого числа приносил он жалованье, удерживая пять рублей себе на «карманные расходы». А когда «карманных» не хватало, занимал без отдачи у матушки из сумм, отпущенных на хозяйство. Матушка – худая, щуплая старушенция в коричневом бумазейном платье с черной кружевной косынкой на голове, любовно делилась с сыном грошами, которые ей удавалось сэкономить, рассуждая сама про себя, что «нельзя же молодому человеку без удовольствия, от уроков да сидения дома и одуреть можно».

Ни одного шага в своей жизни, начиная с покупки материи на костюм и кончая выбором экзаменационных задач, Сувенирчик не делал без матери, и она ценила эту покорную преданность сына, хвастаясь перед соседками, что лучше его нет никого на свете.

Дома Сувенирчик снимал зеленый пиджачок и облачался в домашнюю засаленную тужурку с вставленными на локтях заплатами в виде червонных тузов. Оба с матушкой любили мечтать о будущем. Сувенирчик ложился на постель, закинув руки под голову на подушку. Матушка садилась возле, придвигала желтый липовый стул и смотрела на сына влажными глазами, умильно мигая короткими белыми, как у коровы, ресницами. Сувенирчик рассказывал:

– Сегодня, мамурочка, на собрании постановили, чтоб ввести прогрессивные прибавки жалованья учитеям. В некоторых городах это уже давно практикуется: …Отслужил пять лет – ше-есть-де-есят рубликов… Ещё пять лет – еще шестьдесят рубликов…

– За десять лет сколько это, Веня, выходит? – спрашивала матушка, и ей становилось радостно.

– Сто двадцать монет, как одна копеечка, – считал Сувенирчик. – А еще прослужу пять лет – сто-о-восемь-де-сят рублей будет… Каково?.. а?.. Пятнадцать лет старой службы, мамурочка, – это тебе не ба-аран начихал!.. Каждый годик зачтут!.. Ха-ха-ха!.. Если же к тому времени заведующим стать, так мы с тобой, мамурочка, шестьдесят пять рубликов при готовой квартире получать будем… Заживем, небойсь, тогда?.. а?..

– Не было бы чего, Веня, вам за ваши собрания… Сохрани, господи, и помилуй! – тоскливо говорила матушка. – Вон у студента Зацвелиховского в прошлом году все собирались да собирались, а потом нагрянула тайная полиция, в темную карету посадили его и увезли… Сказывают, где-то в Петербурге в каменный мешок запрятали…

Сувенирчик, чтоб разогнать тревогу матери, смеялся тихим, неуверенным смехом, раздвигая шишечки скул и показывая два ряда неровных желтых зубов.

– Теперь не те времена, мамурочка!.. Теперь свобода… бояться нечего… Вон заведующий третьим училищем, старик Сироткин, кроме церкви да школы, всю жизнь никуда не показывался, а теперь и он на собрание приковылял…

– Ну-ну, – вздыхала матушка. – Тебе видней!..

Был у Сувенирчика приятель, – вольный живописец Клеточкин. Он брал по заказу всякую работу: подновлял иконостасы в церквах, писал по дешевке портреты с обывателей города, рисовал в увеличенном размере с фотографических карточек и даже снимал копии с картин известных художников для местных салонов. Сувенирчик вместе с Клеточкиным ездил летом на Щучье озеро ловить бреднем раков и жерихов, а зимой, на святках, неизменно танцевал визави в кадрили-монстр на вечеринках, отчаянно дирижируя при этом:

– Сильвупле, кавалеры, направо, сильвупле, мадмуазель, налево!..

Дни свободы внесли перемену также и в жизнь Клеточкина… Он взбил коком длинные темные волосы, шляпу взбадривал на голове так, что она съезжала к затылку, а когда проходил мимо полицейских, то старался держать в зубах папиросу одним уголком рта с самым независимым и вызывающим видом, мысленно говоря при этом: «Выкуси-ка теперь, ваше селедочное благородие!..»

В душе Клеточкина всколыхнулись неясные, но радужные надежды, и он стал именовать себя «художником». Ему нравилось, что кругом все шумит, волнуется, протестует… По примеру других и он попробовал собрать у себя компанию: Сувенирчика, двух чиновников казначейства, регента из церкви «Спас на Козьем болоте» и «вечного студента» Ванечку Хворостухина. Под аккомпанемент гитары пели «Вихри враждебные», толковали о будущем, а потом Клеточкин разошелся так, что бросился обнимать и целовать всех со словами:

– Кончается, друзья, трудная стезя нашей жизни… Приветствую широкое будущее!.. Урра!..

Новое придвигалось, как радостная сказка. Впереди развертывались светлые, неизведанные перепективы. С трудом представляли, что именно произойдет, но верили, что будет лучше.