Вера Желиховская - В Христову ночь

Светло-Христово Воскресенье в том году, как и в нынешнем, было раннее. В северных наших губерниях ещё лежали глубокие снега; да и в средней полосе России, хотя и обнажились поля, и днём солнышко, пригревая, кое-где уже вызывало из сочной земли богатства, прикопленные ею за зиму, под пушистыми, белоснежными покровами, однако, пасхальная ночь была студёная. Последний осколочек луны светил в морозном, туманном кругу со светлого неба, по которому мерцали не частые, но блестящие звёзды. На пригорке, отовсюду видная, окружённая рощами, деревушками, полями, по которым стлались волокна серебристых испарений, ярко горела приходская, деревянная церковь.

Туда, часа уже три, народ валил со всех окрестностей; теперь не только паперть, но и весь погост светился в огоньках, зажжённых бабами-хозяйками, сторожившими свои куличи и крашенные яйца, в ожидании молебна и выхода батюшки со святой водой. Им, по близости от церкви, за оградой, теперь уж не так было холодно; а давеча, как шли они, таща и пасхи на освящение, и своих детишек, кого за руки, а кого и на руках в сладком сне, – многие перемёрзли. Кое-где ещё, в овражках да в тени лесных опушек, белели застрявшие полосы снега; под сапогами, случалось, и ледок подскрипывал, а тут ещё и ветер, да такой-то, порою лютый, что до самых костей прохватывал и щёки, и носы молодицам да малым ребятам докрасна нащипал…

Ну, теперь, уж недолгонько ждать-то. Давно уж перехристосовались все в ярко пылавшей церкви. Обедня кончается… Сейчас дьячок со старостой, с учителем школьным, да с отставным унтером «Спаси Господи люди Твоя» затянут, и выйдет причт со святой водой над пасхальной снедью «Христос Воскресе» петь. В рядах хозяек движение; чаще засветились огоньки; каждая грошовая свечечка жёлтого воску теплится и славит Бога своим огоньком, сливаясь в великом море сиянья, разлитого над Русью в эту Великую ночь.

Две женщины, обе молодые, приютились за углом церкви в амбразуре окна, в виду погоста и кладбища с его лесом покосившихся чёрных и белых крестов, с несколькими памятниками и оградами вкруг «барских могилок».

Женщины ведут беседу, пользуясь тем, что с их мест, всё равно, службы не видать. Маленькая девочка, положив головёнку к матери на колени, прикрывшись полушубком, долго глядела на красные яйца, разложенные вокруг миски с творожной пасхой, представляя себе, которым яичком она разговеется, а которым с братишкой «биться станет» и других, «мно-о-го» яиц себе набьёт, – да и вздремнула. А Митюха, мальчуган постарше, новые лаптишки оттоптал, бегая от церкви к мамке и обратно; он усердно утреню и обедню отстоял и обещался прибежать, перед тем, что батюшке выйти. Матери этих детей другая, бездетная бабёнка рассказывает, как она в кормилицах, «в городу жила», у одной из их соседок-помещиц девчонку кормила, и как эта девочка, – «царствие небесное её ангельской душеньке! – вот ровнёшенько год, об эту самую светлую ночку, померла»…

– И такая-то печаль, такая-то ужасть на матушку ейную, на Катерину Алексеевну, напали, – рассказывала бабёнка, – что не могла она ни на похоронах, ни на поминаниях бывать! Как запоют, этто, «Христос Воскресе из мёртвых и сущим во гробех живот даровал» – она вскрикнет и хлоп на пол, где стоит… Такая-то беда, да страх с нею нам был!.. Уж не знаю, как её ныне Бог милует, а в прошлую Пасху она так и не смогла ни одной службы отстоять… И с чего, кажись бы, этим словам ужасаться?.. Самые такие утешительные слова. А она – всё ничего, а как доходит до этого – силушки её не хватает!.. «Не могу, – сказывала, – я этого слушать! Зачем для всего света Он «смертью смерть попрал» и Лазаря воскресил, и всему миру жизнь даровал, – а мне не захотел моей дочки сохранить? Отнял-де, у меня мово ребёночка! Не услышал ни слёз моих, ни молений!».

– Ишь! Грех какой! – рассуждала слушавшая. – Разве ж можно Господу Богу указывать?.. Его святая воля!

– Да уж ей это все – и матушка ейная, Анна Владимировна, и сестрица, барышня Лизавета Алексевна, и супруг ихний – хороший барин такой, добрый… Тоже крепко по дочери убивался, но до такого греха себя не допущал; даже нянюшка Настасья Артемьевна, все часто говаривали и на ум наставляли – но ничегошеньки поделать не смогли!.. Так я от них пред Вознесением пред самым уезжала, и ни единого разочку Катерина Алексеевна ни у одной службы не побывала.

– Ожесточение! – решила её слушательница. – Да что у ней ещё детки-то есть?

– Да в том-то и причина, что нету их!.. Были двое ещё сынков, старшеньких, – оба померли. Один уже годков пяти, никак, был… Что ли не помнишь, за прошлым летом бегал тут с отца Мефодия ребятёнками?..

– Да, да, да!.. Поди, ведь! Кому что от Бога: у бар не живут детки; а как при нашей бедноте, вон у Пахомкиной Анисьи, – что ни год в избе новый горлодёр орёт. И все живы! Все есть просят!.. Научить разве её подкинуть, как приедут они в свою усадьбу?.. Приедут об это лето, что ль?

– Приедут! Должно приедут… Завсегда, ведь, бывало к Пасхе приезжали… Никак отец Мефодий вышел?

Бабёнка встала заглянуть, что делается в церкви, и в ту же минуту Митька подошёл со словами:

– Идёт батюшка куличи святить, идёт!

– Марфушка! Вставай! Поп идёт!.. – толкнула мать спавшую девочку, и всё встрепенулось, всё ожило.

Священник с крестом, кадильницей и кропилом обходил, славя Воскресение Христово и кропя во все стороны.

Заря занималась. Огненная полоска с востока окрашивала выяснявшиеся облака: четвертушка луны тускнела и становилась прозрачней, а на земле всё отчётливей выступали цвета и предметы, принимая свою натуральную окраску, выделяясь яснее из белесоватых туманов холодной ночи. В промежутках пения и возгласов: «Христос Воскресе!.. Воистину Воскресе!» – слышалось другое, неумолчное, звонкое пение: по всей окрестности заливались горластые петухи, по-своему прославляя наступавшее светлое утро.

Народ расходился. Все поля вкруг погоста светились огненными точками; каждому хотелось донести Христов огонёк из церкви до дому.

– Мамка! А мамка!.. А я свою свечку лучше Машутке на могилку снесу! – предложил Митюха. – Я живо тебя догоню.

– И меня возьми, Митька! И я к Машутке хочу! – взмолилась девочка.

– Ну-ну! Только не валандайтесь! Поскорее… На, вот, Марфуша, снеси ей яичко красное: зарой под крестиком, – сказала мать, сбирая пожитки.

Недалеко отошли они от ограды, как уж дети догнали их, побывав на могилке сестры, прошлой осенью умершей, пятилетней Машутки.

– Я ей яичко под самый крестик закопала!

– А я свечечку в ногах, на камушке, прикрепил, – рассказывали дети.

– Мамка! Достанет она?.. А?.. Поиграет яичком-то? – допытывалась Марфуша.