Игнатий Потапенко - Во тьме времен

« Человека, который был подвигнут на преступление крайней нуждой, нельзя наказывать. Наоборот, государство обязано помочь ему стать на ноги и сделаться честным гражданином ».

Читали эту резолюцию все и не понимали не только того, каким образом министр мог написать ее, но и того, как она могла бы быть осуществлена. Ведь все, что делалось этими служителями закона, подчинялось порядку, который устанавливался в течение столетий и в котором теперь каждая мелочь была незыблема.

Это была колоссальная машина, в которой обязанности колес и винтов исполняли люди. Каждый хорошо знал свою определенную роль и никогда не касался того, что составляло роль другого органа. Но как ни старались припомнить исполнители воли министра, на их памяти, – хотя среди них были двестипятидесятилетние старики, – не было ни одного случая, чтобы государство, как было сказано в резолюции, помогло встать преступнику на ноги. Что это значит? Как это сделать?

Очевидно, дать ему средства, но для этого не было выработано форм, все средства казны были заранее распределены между тысячами государственных нужд. Одним словом, необыкновенная резолюция министра спутала все, и все были так огорошены, что на несколько минут потеряли способность работать, и государственная машина бездействовала, что, разумеется, сейчас же отразилось на благосостоянии самых отдаленных уголков страны.

Но если бы только это! Дальнейшие резолюции были нисколько не лучше этой. Министр противоречил в них самому себе, всей своей неуклонной деятельности, всем принципам своего воспитания. Он вдруг перестал быть неумолимым сторонником бесстрастной справедливости и совершенно открыто стал на сторону обиженных и обойденных судьбой.

– Главный министр сошел с ума, – стали говорить ближайшие к нему люди, но старались держать это в секрете, боясь возмущения в обществе.

Однако министр сам постарался, чтобы это долго не оставалось секретом. Когда его резолюции вызвали недоумение в высшем государственном учреждении, которое обсуждало самые важные дела, – так что пришлось даже приостановить их исполнение, он сам явился туда, и тут уже для всех стало ясно, что ум его повредился.

Он вышел на кафедру и сказал, правда, блестящую и глубокую речь – о том, что государство не может крепко держаться на принципе неравенства всех своих граждан и что сейчас же все преимущества богатых должны быть распределены между бедными. Но мало этого. Когда он заговорил о классе париев, неспособных даже к работе и гибнущих от голода, голос его задрожал, и вдруг перед изумленными слушателями раздались рыдания. Министр всенародно плакал над судьбой обездоленных братии.

Это было нечто, не поддающееся описанию. «Главный министр плачет. Он плачет!» – восклицали слушатели, у которых у самих при этом глаза были наполнены слезами, так как речь министра растрогала их. Но это ничего не значит, – они могли растрогаться, но сознание сурового долга не покидало их и к тому же они не были министры. Для всех было ясно, что новый взгляд министра на отношение государства к слабым и гибнущим от собственной слабости его подданным – является гибельным для страны. Но самое главное было то, что от такой перемены взгляда у министра государство испытывало потрясение, оно несло огромные убытки. По распоряжению главного министра, строились какие-то дома для бедных, в разных пунктах страны открывались столовые, где злосчастные парии кормились на государственный счет.

Ничего подобного раньше никогда не делалось. Это противоречило основному принципу государственности: никто не должен жить на счет другого, и каждый имеет право только на те блага и преимущества, которые приобретены трудом его самого или его предков. И в стране начали раздаваться голоса, что так продолжаться не может.

Навели справки во «Всеобщем органо-ремонториуме». Оказалось, что мозг его на протяжении всей жизни уже семь раз вынимался из черепа для чистки и приведения в порядок. И стало совершенно ясно, что мозг главного министра износился и потерял все свои замечательные качества.

При таком настроении в государстве все клонилось к тому, что могла произойти величайшая несправедливость, а именно: всюду стали говорить о предстоящей отставке главного министра и замене его другим. Сам министр не чувствовал ни малейшей потребности в отставке и совсем не думал о ней. Но, само собой разумеется, если бы страна выразила свое желание, он беспрекословно подчинился бы. И хотя вопрос этот еще не трактовался официально, но всюду в частных кругах он уже почти был решен. Ожидали только повода, т. е. какого-нибудь крупного мероприятия, которое совершенно дискредитирует министра в глазах граждан.

Но в это время произошло одно обстоятельство, которое совершенно изменило течение событий. В Америке новое направление деятельности Чернчайля, так страшно противоречившее прежнему, обратило на себя внимание целого сонма ученых психологов, которые сильно заинтересовались этим явлением. Такой резкий переворот в характере и во всех душевных качествах человека еще никогда не наблюдался. В науке не было ни одного даже приблизительно похожего факта. Ученые психологи посвятили этому вопросу целый ряд заседаний, выслушали много рассказов от свидетелей как прежней жизни Чернчайля, так и теперешней, и кончили тем, что совершенно растерялись.

И вот они уже были готовы признать свое бессилие, для чего и было назначено последнее заседание. В это-то заседание явился начальник государственного учреждения, на обязанности которого лежало следить за каждым шагом всякого гражданина, чтобы охранять страну от какого бы то ни было проявления злой воли. В его распоряжении были десятки тысяч слуг, носивших звание «блюстителей человеческих душ», сам же он назывался «Главный блюститель».

Это был не простой человек, а глубокий психолог. В своей науке он дошел до такого совершенства, что, взглянув на череп человека, узнавал все мысли его.

– Мне известно, – сказал он, – что наш знаменитый Чернчайль год тому назад предпринял полет через океан, залетал в Петербург и оставался в этом городе несколько часов. От моего внимания не ускользнуло также и то, что, между прочим, там он пользовался услугами всемирно известного «Всеобщего органо-ремонториума». Для меня осталось только скрыто, какой именно из своих органов он подверг ремонту, так как знаменитое учреждение имеет обыкновение держать это втайне. Итак, я предлагаю командировать за океан, в Петербург, одного из лучших, состоящих в моем ведении, блюстителей человеческих душ. Я уверен, что через несколько дней тайна разъяснится.