Ольга Слободкина - Принцесса

— Мама! Она еще красивее тебя! — изумилась я, когда мы вышли из кинотеатра на свет.

Мама улыбнулась и начала разговаривать с молодым человеком, примкнувшим к нашей компании и, по-видимому, не разделявшим мою точку зрения.

Летом, до августа, меня обычно отправляли с детским садом на дачу. Там у нас был корабль, который Лена быстро прибрала к рукам, превратив его в свой принцессный замок: устраивала балы — девочки танцевали с мальчиками (я стояла в стороне и любовалась: как красиво — такие изящные маленькие пары), а потом — застолье: все делали из песка и глины пирожные, заходили внутрь корабля и изображали, что едят и как это вкусно.

Меня не принимали.

Но вот однажды, когда я играла одна у березок, ко мне подошла маленькая девочка и прошепелявила:

— Севоня — свасьба Плинцессы. Лена Талотькина зенится. Плинесёс цветы, тебя тозе пустют.

Я ужасно обрадовалась и начала набирать красивый букет — колокольчики, травы, куриную слепоту: голубой и желтый мешались с зеленым… Потом лежала на спине и смотрела в небо. Я думала: если долго смотреть в небо, глаза проникнутся голубизной и тоже станут голубыми. Мне так хотелось прийти на свадьбу Принцессы с голубыми глазами, и чтобы Игорь увидел и удивился.

Свадьба была намечена на вечер, и торжество должно было происходить в корабле. Я говорю «в» корабле, а не «на» корабле, потому что корабль этот был, как шатер, то есть все пространство от бортов до мачты было покрыто досками, а внутри вдоль обоих бортов тянулись лавки. В общем, это был игровой домик на время дождя.

Когда я заглянула внутрь, оказалось, что все гости уже в сборе, и мне досталось самое крайнее к выходу место, самое далекое от Лены, от Принцессы, которая сегодня вечером выходила замуж. На лавках сидели одетые во все самое лучшее придворные и пели свадебные гимны собственного сочинения. Весь корабль был украшен травами и цветами. Принцесса сидела на корме, как на троне, недосягаемая в своем принцессном величии, в платье с оборкой, с распущенными волосами, а рядом с ней — Принц… Я не видела его лица, потому что его голова лежала у нее на коленях. Она погладила его по волосам. Я привстала со своего места, чтобы посмотреть, кто это… Глаза Принца были закрыты, он блаженно улыбался.

Это был Игорь Воронов…

Мир пошатнулся.

Пока я подрастала и превращалась из принцессы в пианистку, мама писала диссертацию. Я всегда так ждала ее прихода с работы. Так хотелось почитать что-нибудь вместе — Брэма, сказки Андерсена или «Песнь о купце Калашникове», от которой у меня сжималось сердце и холодели ноги, но вечером мама неизменно садилась за письменный стол, а утром мне снова нужно было идти в детский сад.

— Мамочка! Как же Наде Холодовой хорошо. Папа у нее — слесарь, мама — техник. Они всегда с ней вечером играют. А вы с папой всегда занимаетесь.

Мама смеется:

— А помнишь, как ты маленькая папин ластик называла? — Назимастик. Ты говорила: «Папа назимается — вместо «занимается».

Папа часто покупал у букинистов математические книги и, пока не стирал в них все записи, не приступал к работе. Вот и получился из ластика «назимастик».

— А как он «назимается»? — спрашиваю тебя. А ты говоришь: «Назимастиком».

Когда мы с мамой впервые побывали в цирке, там выступали слоны, и в конце номера на арену выехала девочка на маленьком слоненке — принцесса из моего сна, с длинными белыми волосами и голубыми глазами. Она сделала круг и исчезла за занавесом.

— Мама! Мамочка! Я хочу быть циркачкой! На слоне! Как та девочка! — рыдала я вечером дома.

— Но доченька! В цирке выступают только дети циркачей! — резонно возразила мама.

Я бросилась к папе:

— Папочка! Ну, тогда хоть ты устройся в цирк!

— Что же я буду там делать? — улыбнулся папа. — Я же не акробат.

— Ну, билеты отрывать… или — подковерным, в красной куртке!

Были в моем детстве и другие заветные неосуществленные мечты. Однажды, когда я ждала маму около магазина, я вдруг увидела в магазине девочку — через стекло — она катала на подоконнике крошечную колясочку с настоящими крутящимися колесиками и откидным верхом. В колясочке лежала маленькая резиновая куколка — вся в кружевах, в чепце и под стеганым одеялом. Заметив, как я застыла, не в силах оторвать взгляд от ее сокровища, девочка тут же задрала нос и начала катать с удвоенной силой.

— Мамочка! Купи мне такую колясочку! — бросилась я к маме, как только она вышла из магазина. И куколку с одеялом.

— Хорошо, — пообещала мама.

Через какое-то время у меня появился пластмассовый пупс с негнущимися руками и ногами, нарисованными волосами и туповатым выражением лица. Размерами он сильно превосходил малюсенькую резиновую принцессу и был безо всякой одежды и уж тем более — без одеяла, но бабушка утешила меня:

— Мы все ему сошьем и свяжем.

И верно. Вскоре мой пупс приобрел самодельную одежку — вязаную шапочку, пальтишко и сшитое одеяло, и я, замирая сердцем, сразу же понесла его в детский сад — ведь все девочки давно уже обзавелись «детьми», а я из-за болезней и музыки все еще ходила в «невестах». И вот, у меня — свой, хоть и не совсем такой, как думалось, «ребеночек». Коляски, правда, у него не было, но зато теперь я буду играть вместе со всеми, на выступе дома, где детсадовские «мамы» укладывали спать своих «новорожденных», когда нас выводили на улицу. Не успела я выбрать себе местечко, как Надя Холодова уже содрала с моего драгоценного сыночка и шерстяную шапочку, и шерстяное пальтишко.

— Как же так? — еле сдерживая слезы, выдавила я.

— А-а! Хочешь, чтоб твоей куколке было тепленько, хитренькая какая!

Таков был ее ответ.

Что я могла возразить…

Коляска у меня появилась гораздо позже, летом на даче. Она была большая — деревянная прогулочная коляска, настоящий бассейн без воды для моего малыша, и колеса у нее не крутились, и откидного верха не было.

Когда мне исполнилось пять лет, мы с мамой отдыхали на Рижском взморье. У нашей хозяйки была маленькая дочка. Однажды, когда я играла c ней в саду, а мама зашла взять меня на море, я с горечью воскликнула, указывая на девочку:

— Вот, смотри! Смотри! Она настоящая, живая! А это что?

Я тряхнула пластмассовым пупсом:

— Зацвятшая роза!

— Как-как? Зацвятшая роза? — рассмеялась мама.

И вообще я все детство надоедала маме:

— Ну, купи мне братика или сестричку, пожалуйста!

— У меня даже на шубу денег нет, а ты просишь ребеночка. Они дорогие.

Каково же было мое изумление, когда у маминой подруги тети Сони появился сыночек. Она была очень бедная. Мама говорила, я слышала.

Все прояснилось в пионерлагере после первого класса.

— А ты думала, тебя мама в магазине купила! Эх, ты, чудо в перьях. А еще музыкантша.