Ольга Аль Каттан - Сто лет полуночества

Послеполуденная дрема обволакивает стены, стулья, тела. Умиротворяющая тишина приморского вокзала убаюкивает. Ждать автобус осталось два часа. Сладостные обещания таксиста — доставить в мгновение ока в любой клочок земли — слишком сладкие, до липучести. Отмахнувшись, как от надоедливой мухи, продолжаем погружаться в амебное состояние "прощания с курортом". И жаль. И не очень. Ужасно хочется домой и в море — одновременно. Неожиданно рядом присаживается бомж в драном тулупе и начинает что‑то рассказывать. Сумка, где сумка, в которой самое ценное — это купальник и шорты? Здесь, родимая. Выдержав пятиминутное повествование неожиданного соседа, приходится перекочевать на другую лавку. Состояние покоя нарушено. Читать про силиконовые части тела поп–звезд не очень хочется, спать тоже нет желания. И остается одно — пустое "пяленье" глаз в самое себя, в пустоту.

Снова колыхнул скуку ветер, прошвырнувшись по свежевыкрашенным скамейкам, задев горячим дыханием малочисленных отдыхающих. И скрылся, но что‑то осталось после его стремительного "ухода". Соединилось с жужжанием времени, с бульканьем в животе бомжа, с тихими разговорами таксистов и полудремой пассажиров.

А в параллельном мире сейчас зима. Идет голубоватый в мерцании фонарей снег. Никто не покупает эскимо, только ждут автобус и мерзнут, мечтая о летнем зное. И в подмороженном вокзальном помещении скрипит грустью на саксофоне оно — ожидание. Жаркий ветер воспоминаний добавит в мелодию страсть. Приободрит, подмигнув, задорная барабанная дробь. Не к месту вступит флейта со своей минутной тоской и негой. Никаких проблем, никакой политики. Только дуновение музыки. Печально–ностальгическое, завораживающее дыхание. Сквозь время и параллельные миры музыка протянет хрупкую руку, дотронется до виска задремавшего пассажира. Он очнется и вспомнит жаркий день, приближающийся к закату. Ощутит вкус морской волны на губах, усталость бессонных праздничных вечеров. Вспомнит кусок блуждающей луны и ожидание чуда, счастья. Которое сбылось?..

Разноцветное стеклышко или ракушка закатятся в шлепок — это главные богатства. Это память. Она останется навсегда в душе, вместе с нежной грустью, с шепотом прибоя и шебуршанием гальки под босыми ступнями. Внезапно пробудится память от первых аккордов знакомой до одури летней мелодии, защиплет пляжной песчинкой в глазах и обожжет случайным солнцем в ноябре. Олег Лундстрем взмахнет своей волшебной дирижерской палочкой, и затихнут последние звуки. Соло на трубе виртуозно подведет черту под моим вокзальным блюзом. Плавно оборвется музыка, плавно, но неожиданно (как и началась). Автобус. И пора на посадку. Сумка! Где сумка с любимым купальником?..

Почти два с половиной часа ожидания, которое сбылось. В отличие от счастья…

Облако медленно, но верно приближалось к солнцу. И, как бы невзначай, желтый раскаленный кружок оказался накрыт прозрачной "наволочкой".

А по проселочной дороге уже никто не бродил. Трава щекотала ноги, мошки липли к губам, в воздухе разливались тишина и зной. Опять слепило глаза синее небо, яркое до неприличия, до ирреальности цвета. Это дачный сезон.

Жизнь за городом — вырванный кусок из обычной повседневности. Существование вне времени, вне пространства. Лес, река и тишина. 50 километров от города — и нет больше бешенства мегаполиса, вечной спешки, круговерти дней. Только покой. Малиновый рай да стрекот кузнечиков вместо городских шумов. Лишь иногда разрубит пополам воздух громкая песня. Донесутся с соседнего участка отголоски суеты: "Европа плю–ю-ю–с". И снова тишина. Лежа на мягкой траве, разглядываешь сквозь шелестящую листву деревьев кусочки неба. Может, это оно, счастье? И хлоп! Муравей, надоедливый нахал…

Уже осень. "Где же ты… Где же ты? ты… ты…" — шепчут губы молитву. Я расставляю в вазы бордовые дубки. И дом наполняется ароматом поздней осени цвета "бордо". Глубокий бархатный цвет — смесь крови и вина. Накатывает волной горечь об ушедшем лете, и растворяется в холодном осеннем тумане серый призрак прошлого… Где же ты?…

А по проселочной дороге уже давно никто не ходил. Трава "живая", не притоптана. И кругом такие просторы: рисовые чеки, переполненная река, зеркальное отражение в ней деревьев. И мы все идем, идем… Попутно замечая копошение лягушачьей семейки в огромной луже, и низкий полет аиста над полем, и рыбачью лодку, тихонько плывущую вниз по реке. Иногда совершаем "набеги" на усыпанные крупными ягодами коренастые деревца. Отчего ладони, губы и язык как будто в чернильных пятнах. Во всем виновата шелковица. Тутовая ягода. Здесь её можно собирать ведрами… которых у нас нет. Ни лукошка, ни кулечка. Только полные ладони ягод и переполненная счастьем душа.

Уже осень. И в опавших листьях, в холоде ночей, в какой‑то странно–навязчивой сезонной печали я ишу то состояние покоя, которое называют гармонией. Она появляется на миг. Яркая вспышка счастья. Мгновение, когда вдруг чувствуешь, как дышит этот мир, как бьется его сердце…

И все. Я расставляю в вазы бордовые дубки и прокручиваю кинопленку своих воспоминаний. Пытаясь в белом потолке разглядеть слепящее глаза летнее небо и вспомнить запах шелковицы, который… неуловим. Сладкий сок разукрашивает руки, подавленные ягоды превращаются в кашицу. Нет больше сил их есть, нет больше сил смеяться до упаду. Лето. Прошло.

Почему так легко нарушить гармонию? В тишину загородной жизни врывается грустная песня о вечной любви. И сердце, еще недавно переполненное покоем, начинает рыдать. Кто она, гармония? Она также неуловима, как запах шелковицы. Она также прекрасна, как безбрежное синее небо, и длинная нехоженая тропинка, и летний знойный день. А может, она и не существует вовсе? Гармония… Как нет запаха у сладких чернильных ягод.

Никогда не любившая осень, смотрит в окно машины и поет песню хрустальным, чуть дрожащим голосом. Она поет об ушедшем лете, о котором больше не плачет. Желтый прохладный листок настырно бьется в стекло: "Пустите, пустите, мне страшно…".

Догорают костры незаметно — в парках жгут листву. Наступает тишина незаметно — птицы приглушают свои трели. Раз — закружил в венском вальсе ветер с тополями. Два — поцеловало в губы замороженное утро. Три — солнечный зайчик протирает сонные глаза. Он опять не услышал будильник, проспал…

Да, это осень: золоченые шапки деревьев, розово–серебристый закат, затуманенное солнце и бархатная россыпь хризантем.

Да, это она. Осень. Не слышны её шаги. Исчезло куда‑то бесстыдство знойного лета, смолкли сверчки — сторожа звездных ночей. Плавность движений и взглядов умиротворяют душу. А с неба сыплются грязные бриллианты. Дождь…