Курт Воннегут - Налегке

Боюсь, старики — те из нас, кто с рождения не живет с этим, никогда так до конца и не привыкнут быть амфибиями. Амфибиями в новом смысле слова. Я и сам нередко ловлю себя на том, что скучаю по вещам, которые теперь уже не имеют никакого значения.

Например, я по сей день беспокоюсь о своем бизнесе — или о том, что когда-то было бизнесом. В конце концов, я угробил на него тридцать лет, поднял с нуля, а теперь оборудование ржавеет и зарастает грязью. И хотя я прекрасно знаю, что глупо беспокоиться о былом деле, все равно частенько одалживаю в хранилище тело, возвращаюсь в свой старый городишко и пытаюсь хоть что-то почистить и смазать.

Само собой, когда-то оборудование давало возможность зарабатывать деньги, но сейчас один Господь знает, сколько их разбросано повсюду. Хотя, конечно, не так много, как раньше, потому что по первости кое-кто так развеселился, что швырял их направо и налево, а дальше уж их разносил ветер. Были и такие, кто собирал деньги в стога, а потом перепрятывал куда-то. Стыдно признать, но я и сам собрал и спрятал около полумиллиона. Даже периодически доставал их и пересчитывал, но это было много лет назад. Сейчас я вряд ли даже вспомню, где они.

Но все мои заботы о былом бизнесе просто чушь по сравнению с тем, как моя жена Мадж беспокоится о нашем бывшем доме. Ему она посвятила те тридцать лет, что я отдал бизнесу. И едва мы наконец окончательно достроили и привели его в божеский вид, как все, кому до нас было дело, превратились в амфибий. Мадж раз в месяц берет из хранилища тело и протирает в доме пыль, хотя единственное, для чего сейчас годится дом, — не дать мышам и термитам схватить пневмонию.

Каждый раз, когда приходит моя очередь надеть тело и заступить на дежурство по местному хранилищу, я снова и снова убеждаюсь, насколько женщине труднее быть амфибией. Мадж пользуется телами намного чаще меня, и то же самое можно сказать обо всех женщинах. Чтобы удовлетворить их потребности, приходится держать в хранилищах в три раза больше женских тел, чем мужских. Время от времени женщине позарез нужно тело, чтобы нарядить его словно куклу и посмотреть на себя в зеркало. Я не думаю, что Мадж, благослови ее Господь, успокоится, пока не перепробует все тела из всех хранилищ на земле.

Впрочем, для Мадж это просто здорово. Я над ней никогда не подшучиваю, ведь это имеет такое значение для ее личности. Ее старое тело, если уж начистоту, вряд ли кого могло привести в восторг, а его приходилось повсюду таскать за собой, — так что в старые времена она частенько была из-за этого не в духе. Бедняжка ничего не могла с собой поделать. Впрочем, мало кому нравится тело, с которым он родился, а я ее все равно любил.

Ну так вот, после того как мы научились становиться амфибиями, после того как построили хранилища и поместили в них запасы тел, после того как хранилища открылись, Мадж совершенно ошалела. Она сразу же ухватила тело платиновой блондинки, пожертвованное королевой бурлеска, и я уж думал, мы никогда не вытащим ее из него. Как я уже упоминал, это радикально поменяло ее самооценку.

Мне, как и большинству мужчин, в общем-то наплевать, какое у меня тело. В хранилище были оставлены только крепкие, здоровые, красивые тела, так что одно ничем не лучше другого. Иногда, когда в память о старых временах мы с Мадж берем тела вместе, я разрешаю выбирать ей тело и для меня, чтобы мы выглядели подходящей парой. Забавно, но она всегда выбирает мне тело высокого блондина.

Мое старое тело, которое Мадж, по ее заверениям, любила почти треть столетия, было маленького роста, черноволосым и с брюшком. Я все-таки человек, и меня неприятно задело, когда мое тело утилизировали, вместо того чтобы поместить в хранилище. Это было хорошее, уютное и удобное тело; не слишком быстрое и видное, зато вполне надежное. В любом случае оно меня устраивало.

Самые неприятные ощущения я получил, когда меня уболтали взять тело, принадлежавшее доктору Эллису Кенигсвассеру. Это тело — собственность Общества амфибий-первопроходцев, и используют его только раз в год, когда в день годовщины открытия Кенигсвассера проходит большой парад. Все наперебой внушали мне, какая это честь — войти в тело Кенигсвассера и возглавить парад в честь Дня первопроходцев. Я им поверил, словно последний идиот.

Больше никто не заставит меня совершить подобную глупость. Стоит только взглянуть на эту рухлядь, как сразу становится ясно, почему Кенигсвассер сделал свое открытие о возможности жизни вне тела. Из такого, как у него, любой сбежит! Язва, мигрень, артрит, плоскостопие, слива вместо носа, маленькие поросячьи глазки, цвет лица как у видавшей виды пароходной трубы. Кенигсвассер был и остается милейшим и приятнейшим человеком, но когда все мы были привязаны к нашим телам, никто не рисковал подойти к нему слишком близко, чтобы выяснить это.

Когда впервые было решено проводить парад в День первопроходцев, мы попросили Кенигсвассера вернуться в свое тело и возглавить шествие, но он наотрез отказался, и теперь каждый раз приходится убалтывать какого-нибудь олуха. Кенигсвассер в параде тоже участвует, но только в теле двухметрового ковбоя, которому ничего не стоит двумя пальцами смять пустую банку из-под пива.

Кенигсвассер с этим телом просто как ребенок — ему никак не надоест без конца мять пивные банки, а мы после парада должны смотреть и награждать его аплодисментами. Не думаю, что в былые времена они ему часто доставались.

Мы, конечно, молчим из уважения к заслугам основателя Эры амфибий, но что он вытворяет с телами! Почти каждый раз что-нибудь да сломает, а кому-то приходится влезать в тело хирурга и приводить все это в порядок.

Я вовсе не хочу показаться неуважительным. В конце концов, назвать кого-либо ребячливым — вовсе не оскорбление, ведь именно такие люди чаще всего и порождают великие идеи.

Сохранилась его фотография времен Исторического общества, и по ней можно судить, что внешнему виду Кенигсвассер никогда не уделял должного внимания, равно как и не заботился об убогом теле, коим наградила его природа. Волосы его свисали на воротник, брюки он носил такой длины, что все время рвал их каблуками, рваная подкладка пальто гирляндой колыхалась вокруг ног. Кенигсвассер питался кое-как; выходя на улицу в холод или в слякоть, забывал как следует одеться, а болезни просто игнорировал до тех пор, пока они не начинали серьезно угрожать его жизни. Таких людей в старые времена называли рассеянными. Теперь, оглядываясь назад, мы, конечно, скажем, что он понемногу становился амфибией.

Кенигсвассер был математиком и на жизнь зарабатывал умственной деятельностью. Тело, которое он был вынужден таскать повсюду, было ему не нужнее тележки старьевщика. Стоило ему почувствовать себя неважно, и он заявлял: