Уильям Фолкнер - Гон спозаранку

«Порушенный лес моей юности» — так написано у Фолкнера. С этой ноты, с того, что «загубившие его люди сами себе отомстят», начинается нынешний сборник рассказов. Сборник, включивший произведения, созданные в последнее двадцатилетие. Горечь и тревога в этих произведениях. Ведь они о новом поколении, о том, что оно наследует и что вносит своего. Наследует очень большую страну, огромные национальные ценности, державу наследует. И все болезни социальные и духовные. Маленького мальчика (в рассказе Стейнбека) настигает, как символ пресловутого «американского образа жизни», жевательная резинка, и никак от нее не отвяжешься, она жует человека.

Молодежь не соглашается с ролью покорного наследника, протестует. И реалистическая литература не педалирует этот протест. Джек Керуак сочувствовал битникам, хотел быть их певцом, но проза его объективно показывает, что бездельная развинченность держит молодых людей как-то помимо жизни, которую они наблюдают. Много жестче анализирует молодежный протест Фланнери О'Коннор: «Когда он заявил родителям, что презирает их идеалы, они понимающе переглянулись… и отец предложил ему небольшую сумму на квартиру. Он отказался, чтобы сохранить независимость, но в глубине души знал: дело не в независимости, просто ему нравится торговать». В поисках независимости герой рассказа «Праздник в Партридже» выдумывает себе героя, образец, но встречает въявь человека, априори восславленного, и то псих, душевнобольной, и никуда тебе не деться от этой самой тяги торговать…

Такая тема, тема родительской вины, общественных болезней, передаваемых по наследству, не единожды звучит в этой книге. Афористически высказана она Норманом Мейлером: «Их считают счастливейшей парой в городке. Только вот дети у них все умирают и умирают». Суровая эта мысль о нежизнеспособности потомства резко звучит у Доналда Бартелма — устроители лихой политической демонстрации сами сознаются: «красноречие — единственная наша надежда», конкретного понимания жизни и путей ее переустройства они не обрели. Показательна творческая судьба самого Бартелма — здесь напечатан один из первых его рассказов, а теперь он писатель разрекламированный, и хвала ему возносится за уход в чистый модернизм…

Но в большой стране и большая литература. Очень разная жизнь и очень разные на нее воззрения. И рядом с горечью — надежда. Не только болезни, но и моральное здоровье. Чистота юношеских исканий. Читаем «Конни», «Губку», «Простую арифметику» — их герои смолоду тянутся к искренности чувств, к честной самостоятельности, обретая человеческое достоинство и собственное понимание жизни.

Таковы и герои Курта Воннегута, описанные светло, гуманистически, с верою в молодое поколение. Да, есть вера и надежда, есть оптимизм. Однако (где-то даже исподволь) реалистическая литература зримо отображает то, что настоящие ценности и перспективы нации рождаются и живут вне и вопреки капиталистическому укладу, буржуазному мировоззрению. Демократическая традиция, народность — в них опора оптимизма. Как бы ни были разительны социально-политические уродства.

Одна из этих национальных болезней — расовая проблема. У Джеймса Болдуина она обретает контуры фатальной несовместимости «черного» и «белого», некоего разруба нации надвое (к пониманию расовой проблемы как проблемы общенациональной писатель подошел в последующие годы). Напомним здесь, что именно нынешнему молодому поколению Америки выпало осознать негритянское движение и выступить в его защиту. Всерьез писала о том и «белая» большая литература, чему подтверждение — помещенный в сборнике рассказ Теннесси Уильямса. В нем нет экстремизма, нет поспешности в выводах, но, когда мы глядим глазами молоденькой негритянки на умирающий, рушащийся дом, хозяин которого просто не умеет быть хозяином, подступает сознание: без одоления расовых предрассудков весь американский дом взаправду рухнет. «Чтобы утешать и лелеять», и белые и черные должны послушаться старуху негритянку: «вы двое оставайтесь там вместе и смотрите друг за другом».

Будем справедливы и памятливы: негритянская тема — одна те основополагающих в американской литературе и вообще культуре, поднята она давно, у сегодняшних писателей есть тут такие предшественники, как Марк Твен. Об этом основоположнике народности в культуре Америки забывают порой или даже стараются забыть в нынешней художественной жизни США. Хотелось бы здесь приостановиться и вот о чем подумать: текущая информация чаще оказывается информацией однодневной, и, если читать лишь газеты, кто-то может вообразить, будто в великой заокеанской стране имеются лишь хипстеры да хиппи, поп-арт да нудистские клубы. Имеются, спору нет. Но как явления и факты периферийные, нечто постороннее основному народу — рабочему, который трудится умело и продуктивно, который чужд экстравагантности и уважает деловитость. В пропаганде вашингтонских чиновников и нью-йоркских финансистов вроде бы этого контингента личностей не существует. Немотствует он. Но живет. И сегодня, в пору разрядки, не самое ли время о том задуматься. «Простонародный» рассказ Джесса Стюарта, писателя «из глубинки», верного традициям Твена и воспетого Твеном народа, кажется вроде бы белой вороной в окружении иных новелл, но, по-тао-ему, он побеждает упрямством преемственности, своим юмором, который поистине здоров.

И это потаенное здоровье вдруг становится внятно в рассказе-репортаже об американской агрессии во Вьетнаме («После Кастера такого не бывало»). Сквозь трупный запах прорывается откровение молоденького лейтенанта: «Надеюсь, я никогда не смогу привыкнуть к этому». Это и есть надежда.

С другой стороны, надежды обманывают: «Сперва он пытался бороться по старинке — вступал во всякие там равные общества, которые обещали ему свободу и равенство, да только всегда это кончалось одинаково: их живенько вынюхивали федеральные ищейки и тут же объявляли, что, мол, общества подрывное. Любую организацию — только назвови её сокращенно — власти сразу объявляют прокоммунистической, а на любую попытку что-нибудь изменить в «доброй старой американской жизни»… вешают ярлык коммунизма». Мы цитируем рассказ «Я и Красный», герой которого, битый и смятый, скатился на самое дно. Умерщвлен при жизни.

Но остается надежда. Вот такой надеждой в нынешней американской литературе видится Джойс Кэрол Оутс, самый младший автор в нашем сборнике, но писательница уже признанная. Может быть, она благодаря и возрасту и таланту с наибольшей объективностью показала меру ответственности обоих поколений — старшего и наследующего. Обвинения старшим суровы, но суров и суд над молодыми, над аморфностью их моральных задач, инфантильностью, безволием. Что ж, действенное лекарство обычно горько… Но именно так можно заставить своих сверстников лечиться. Оставляя им надежду.