Август Стриндберг - Кукольный дом

– Оттилия! Все время Оттилия! Не ты ли сам посоветовал мне взять ее в подруги!

– Не совсем ее! Но теперь командует она!

– Ты хочешь забрать у меня все, что я люблю!

– Оттилия для тебя все? Похоже на правду!

– Но я не могу отослать ее сейчас, я ведь договорилась, что она будет заниматься педагогикой и латынью с девочками!

– Латынью! Аблатив! Господи Иесусе! Значит, и их испортят?

– Да, когда придет пора выходить замуж, они должны знать столько же, сколько мужчина, тогда брак их будет правильным.

– Но, душенька, не все же мужья знают латынь! Я знаю по латыни одно-единственное слово – аблатив! А мы все равно счастливы! Кстати, латынь собираются отменить и для мужчин, как ненужный предмет. Неужто и вы пойдете тем же гибельным путем? Неужели вы ничему не научились на нашем примере? Мужская половина человечества уже загублена, не довольно ли? Теперь, значит, на очереди женская? Оттилия, Оттилия! Что я тебе сделал?

– Я больше не желаю об этом говорить! Но наша любовь, Вильхельм, была не такой, какой она должна быть. Она была чувственной.

– О господи, а каким же образом у нас бы появились дети, не будь наша любовь чувственной – в том числе? Но она была не только чувственной!

– Может ли черное быть одновременно и белым? Вот что я хочу спросить! Отвечай!

– Может! Твой зонтик сверху черный, а внутри – белый!

– Софист!

– Послушай, дружок! Говори собственными словами, от собственного сердца, а не книгами Оттилии! Образумься и стань сама собой, моей милой, любимой женушкой!

– Твоей, твоей собственностью, которую ты покупаешь за деньги, заработанные тобой на твоей работе!

– Так же как, заметь, я – твой муж, твой собственный муж, на которого ни одна другая женщина и взглянуть не смеет, если не хочет потерять глаза, и которого ты получила в подарок, нет, взамен того, что он получил тебя. Разве это не partie égale? [5]

– Но, Вильхельм, не променяли ли мы нашу жизнь на забаву? Были ли у нас высшие интересы?

– Конечно, были, Гурли; не одними развлечениями мы жили! У нас были высшие интересы, высочайшие, ибо мы дали жизнь будущему роду, мы тяжко трудились и храбро боролись, и ты в не меньшей степени, ради того, чтобы наши малыши росли и крепли. Не стояла ли ты четыре раза на пороге смерти ради них? Не жертвовала ли ночным сном, чтобы покачать их, и дневными удовольствиями, чтобы обиходить их? Разве не могли бы мы жить в шестикомнатной квартире на Дроттнингсгатан, да еще нанять слугу, если бы не малыши? Разве моя Лапочка не могла бы ходить в шелках и жемчугах, а старому Палу разве пришлось бы носить на ногах эти птичьи гнезда, если бы мы не завели детей? Так неужто мы куклы? Неужели мы такие эгоисты, как это утверждают старые девы, отвергающие зачастую мужчин якобы потому, что те им не ровня! Подумай-ка, почему так много девушек остаются незамужними! Они уж не преминут похвастаться, что, дескать, в свое время тоже получили предложение; но они так хотят быть мученицами! Высшие интересы! Учить латынь! Ходить полуголой в благотворительных целях, а детей заставлять мучиться в мокрых пеленках! Мне кажется, мои интересы выше интересов Оттилии, если я хочу иметь здоровых, веселых детей, которые когда-нибудь смогут совершить то, чего не успели мы! Но не с помощью латыни! Прощай, Гурли! Мне пора на вахту! Ты идешь?

Она не ответила. Он ушел – тяжелыми, очень тяжелыми шагами. Голубой залив потемнел, солнце больше не светило для капитана. Пал, Пал, чем это кончится, вздыхал он про себя, взбираясь по ступенькам кладбища; лежать бы мне лучше там, под деревянным крестом, среди корней деревьев – но покоя мне бы определенно не было, если б пришлось лежать одному! Гурли, Гурли!

– Все идет вкривь и вкось, тещенька, – сказал капитан, придя как-то осенью на Стурегатан навестить старушку.

– А в чем дело, дорогой Вилле?

– Вчера они были у нас дома. А позавчера – у принцессы. И надо же – как раз в этот день заболела малышка Алис. Так уж неудачно совпало, но я не осмелился послать за Гурли – она бы решила, что это подстроено нарочно. Эх! Если доверие подорвано, то… На днях я был у военного министра и спросил его, дозволяют ли шведские законы обкуривать до смерти подруг жены! Увы, не дозволяют. Да даже если б и дозволяли, я бы на это не решился – ведь тогда бы между нами все было кончено сразу. Черт, лучше уж любовник – его, по крайней мере, можно взять за шиворот и вышвырнуть вон. Что мне делать?

– Да, дорогой Вилле, случай трудный, но мы что-нибудь придумаем. Не может же, в самом деле, такой здоровый и сильный мужчина ходить в холостяках!

– Вот и я говорю то же самое!

– Я на днях очень ясно дала ей понять, что, если она не исправится, ее муж начнет ходить к девкам!

– А она что?

– Она ответила: пожалуйста, потому что своим телом каждый распоряжается сам.

– И она тоже, естественно? Милая теорийка. Я поседею от всего этого!

– Есть старый испытанный способ – заставить ее ревновать. Лечит обычно радикально – если любовь осталась, она проявится.

– Любовь осталась!

– Конечно! Любовь ведь не умирает ни с того ни с сего; только годы могут ее подточить, да и то неизвестно, могут ли. Поухаживай-ка за Оттилией, а там посмотрим!

– Поухаживать! За этой!

– Попробуй! Ты разбираешься в чем-нибудь из того, что ее интересует?

– Дай-ка подумать! Сейчас они занимаются статистикой. Падшие женщины, заразные болезни, хо-хо! А что, если подвести под это математику? В математике-то я, по крайней мере, разбираюсь!

– Вот видишь! Начни с математики, потом перейди к накидыванию шали и застегиванию ботинок. По вечерам провожай ее домой. Выпей с ней и поцелуй как-нибудь, да чтобы Гурли видела. Будь даже назойливым, если потребуется. О! Можешь поверить, она не рассердится. И побольше математики, побольше – пусть Гурли слушает и молчит. Приходи через восемь дней, расскажешь, что получилось!

Вернувшись домой, капитан прочитал новейшие брошюры о падении нравов и приступил к делу.

Через восемь дней, довольный и веселый, он сидел у тещи, потягивая херес. На лице у него была написана настоящая радость.

– Рассказывай, рассказывай, – попросила старушка и сдвинула очки на лоб.

– Ну так вот: в первый день дело шло довольно туго, поскольку она мне не доверяла. Думала, я над ней издеваюсь. Но я рассказал ей, какую огромную роль сыграла теория вероятностей в статистике нравственности в Америке. Эта теория сделала целую эпоху. О, она об этом ничего не слышала, и это ее задело. Я привел пример и на цифрах и буквах показал, как с определенной долей вероятности можно рассчитать, сколько женщин превратится в падших. Она была удивлена. Я заметил, что пробудил ее любопытство, и постарался запастись козырем к следующей встрече. Гурли была очень довольна нашим сближением и старалась изо всех сил. Она втолкнула нас в мою комнату и закрыла дверь; и всю вторую половину дня мы сидели и считали. Она была счастлива, эта плутовка, когда чувствовала в чем-то свое превосходство, и через три часа мы стали друзьями. За ужином жена предложила, чтобы мы с Оттилией перешли на «ты» – ведь мы так давно знакомы. Я вынул бутылку моего старого доброго хереса, дабы отметить это великое событие. И поцеловал Оттилию прямо в губы, – прости, Господи, мои прегрешения. Гурли немножко опешила, но не рассердилась. Она прямо светилась от счастья. Херес был крепкий, Оттилия – слабая. Я подал ей пальто и пошел провожать. На Шепсхольмсбруне пожал ее руку и стал объяснять карту звездного неба! О! Она была в восторге! Всегда обожала звезды, но как-то не довелось выучить их названия. Бедных женщин ничему не учат. Она мечтательно вздыхала, и мы расстались самыми лучшими друзьями, которые так долго, так долго не понимали друг друга. На следующий день еще больше математики. Мы просидели до ужина. Несколько раз заходила Гурли и кивала нам. Но за ужином мы говорили только о математике и о звездах, а Гурли сидела молча и слушала. Я опять пошел провожать Оттилию. На набережной встретил капитана Бьорна. Мы зашли в «Гранд-отель» выпить по стаканчику пунша. И домой я вернулся в час ночи.