Август Стриндберг - Любовь и хлеб

Собираясь к майору просить руки его дочери, нотариус, разумеется, не посмотрел, по какой цене шел в тот день хлеб, зато это сделал майор.

– Я люблю ее, – сказал нотариус.

– Какое у тебя жалованье? – спросил старик.

– Вообще-то тысяча двести крон, но мы любим друг друга…

– Это меня не касается, тысяча двести – слишком мало.

– Я еще прирабатываю, но Луиса знает мои чувства…

– Не болтай глупостей. Сколько ты прирабатываешь?

– Мы познакомились в Буу…

– Сколько ты прирабатываешь? – Старик держал карандаш наготове.

– А чувства, дядюшка…

– Сколько ты прирабатываешь? – Он нарисовал на промокашке несколько закорючек.

– О, вполне достаточно, если только…

– Будешь ты отвечать или нет? Сколько ты прирабатываешь? Цифры! Цифры! Факты!

– Я делаю переводы по десять крон за лист, даю уроки французского, мне обещали чтение корректуры…

– Обещания – не факты! Цифры, мой мальчик, цифры! Итак, я записываю. Что ты переводишь?

– Что перевожу? Ну, так сразу я не могу сказать!

– Не можешь сказать? Ты делаешь перевод и не можешь сказать, какой именно? Что это еще за глупости?

– «История цивилизации» Гизо [1], двадцать пять листов.

– По десять крон за лист, итого двести пятьдесят. А потом?

– Потом? Не могу же я знать заранее!

– Нет, вы только подумайте! Он не может знать заранее! А надо знать! Ты, кажется, полагаешь, что жениться значит просто съехаться под одну крышу да ворковать вдвоем дни напролет. Нет, мой мальчик, через девять месяцев появляются дети, а детей нужно кормить и одевать!

– Вовсе не обязательно, чтобы сразу же появлялись дети, если люди любят друг друга как мы, дядюшка, как мы…

– Как же это вы, черт возьми, так по-особенному любите друг друга?

– Как мы любим? – Он приложил руку к лацкану жилета.

– По-твоему, если люди любят друг друга, как вы, дети не появляются? Ну и дурень! Балда! Но ты, похоже, человек порядочный, и потому я разрешаю вашу помолвку. Но смотри, за время, оставшееся до свадьбы, ты должен заработать семье на пропитание, ибо близятся тяжелые времена. Цены на хлеб растут!

Нотариус побагровел, услышав последнее замечание майора, но слишком уж велика была его радость – Луиса будет его! – и он поцеловал старику руку. Господи, до чего же он был счастлив! До чего же они с Луисой были счастливы! Когда первый раз они рука об руку шествовали по улице, от них исходило сияние, и люди, казалось, расступались, давая им дорогу, и замирали в почетном карауле, приветствуя их триумфальное шествие; они шли с высоко поднятыми головами, пружинящим шагом, бросая на окружающих гордые, преисполненные возвышенных чувств взгляды.

Он стал приходить к ней по вечерам; они сидели в гостиной и читали корректуру – Луиса подчитывала. «Молодец!» – думал старик. Закончив работу, нотариус говорил: «Вот мы и заработали три кроны!» И они целовались. А на следующий вечер ехали в театр и возвращались домой в наемном экипаже, и это обходилось в двенадцать крон.

Порой, когда у него были вечерние уроки, он – чего не сделаешь ради любви! – отменял занятия и приходил к ней. И они шли гулять.

Тем временем приближался день свадьбы. И появились другие заботы. Они отправились к «Брюкенбергу» выбирать мебель. Начинать следовало с самого важного. Луиса сперва не хотела присутствовать при покупке кровати, но – как бы там ни было – все-таки пошла с ним. Они купят, конечно же, две кровати и поставят их рядом – чтобы не было слишком много детей, разумеется! И мебель должна быть из ореха, вся, целиком, из настоящего ореха! И пружинные матрасы в красную полоску, и большие перьевые подушки. И каждому свое одеяло – одинаковые, конечно, – но Луисе голубое, потому что она блондинка.

Затем – в «Лейа». Сначала, само собой, – ночник из красного опалового стекла для спальни и статуэтку Венеры из неглазурованного фарфора. И столовый сервиз; шесть дюжин граненых бокалов и рюмок разного размера. И ножи с вилками, фигурные, с вензелями. И наконец, кухонную утварь. Ну, тут уж не обойтись без мамы.

Боже, сколько же у него было дел! Принимать к платежу векселя, бегать по банкам, искать мастеров, снять квартиру, повесить занавеси. И его на все хватало. Работу, правда, немного запустил, но погодите, дайте только жениться, нагоню сполна!

Для начала они поселятся в двухкомнатной квартире – благоразумие прежде всего, да, да! Ну, а поскольку комнат всего две, можно позволить себе обставить их поуютнее. Он снял двухкомнатную квартиру на втором этаже на Реерингсгатан за 600 крон. Когда Луиса заметила, что лучше уж было снять трехкомнатную на пятом этаже за 500 крон, он чуточку смутился, ну да все равно, лишь бы они любили друг друга. Луиса тоже так считала, но все-таки не понимала, почему надо отказываться от трех комнат за меньшую плату и брать две – за более высокую. Ах, ну ладно, он сглупил, он прекрасно это понимает, но это все неважно, лишь бы они любили друг друга.

Но вот комнаты готовы. Спальня похожа на маленький храм. Кровати стоят рядышком, словно два экипажа. И солнце освещает голубое одеяло и белые-пребелые простыни и думочки с их именами, вышитыми незамужней теткой: большие разноцветные буквы точно сплетаются в объятиях, иногда сливаясь в поцелуе. У жены – маленький альков, отгороженный японской ширмой. А в гостиной, которая служит и столовой и кабинетом, стоит ее рояль (стоимостью в тысячу двести крон), его письменный стол с десятью ящиками – «целиком» из ореха, трюмо с зеркалами до потолка, и кресла, и буфет, и обеденный стол. Получилась «настоящая жилая комната» – непонятно, зачем вообще нужна отдельная столовая, обычно такая неуютная со своими плетеными стульями.

И вот сыграли свадьбу в субботу вечером! А на следующее утро, в воскресенье… О, как упоительна жизнь! Как чудесно быть женатым! Какое великолепное изобретение – брак! Делаешь что хочешь, да вдобавок родители и родственники приходят поздравлять!

В десять утра спальня еще погружена во мрак. Он не желает впускать дневной свет и вновь зажигает красный ночник; его волшебный огонь освещает голубое одеяло и белые, чуть смятые простыни, и Венера из неглазурованного фарфора, ставшая пунцовой, не стыдится своей наготы; а там лежит его женушка, чувствуя блаженную усталость во всем теле, хотя выспалась она прекрасно – будто впервые в жизни так крепко спала. С улицы не доносится шума движения, ведь сегодня воскресенье; а вот и первые удары колоколов, они звонят с таким ликованием, точно призывают весь мир возблагодарить и восславить того, кто создал мужчину и женщину. Он шепчет на ушко своей маленькой женушке, прося ее на минутку отвернуться – ему надо выйти и распорядиться насчет завтрака. И она зарывается головой в подушки… А он потихоньку дотягивается до халата и скрывается за ширмой – набросить что-нибудь из одежды.