Иероним Ясинский - Втуненко

Корнил Саввич нагнулся, пес привстал и лизнул его в губы.

Вышневолоцкий сел на венский расшатанный стул и поднес к носу свой белый надушенный платок, потому что все еще не мог привыкнуть к зараженному воздуху, который, однако, не смущал хозяев. Бедность и неряшливость царили в комнате. Постель в углу незастлана. Вороха газет, между которыми видное место занимал «Разговор», валялись на комоде и на полках покосившейся этажерки, на столе. Сырость намочила обои. Внизу двойных рам были сделаны деревянные желобки, и их наполняла вода, струившаяся со стекол.

– Неприглядное жилище? – спросил Втуненко. – Семнадцать рублей плачу, – ух! как трудно достаются. Марья Саввишна, нам бы закусить чего-нибудь! А главное, водочки, водочки! капельку!

Он показал на пальце, сколько именно водочки.

– Корнил Саввич, я считал вас гораздо старее, – начал Вышневолоцкий. – Ни одного седого волоса… Сколько вам лет?

– Шестой десяток идет… Что, молод?

– «Василия Темного» я читал еще в первом классе гимназии… помню, с картинкой.

Втуненко закинул голову и хвастливо посмотрел на Вышневолоцкого.

– Теперь не пишут исторических романов, – сказал он.

Вышневолоцкий не возразил ничего.

– Нет той эрудиции! – начал Корнил Саввич, помолчав. – Марья Саввишна, помнишь «Силуэт»? Это – их сочинения!..

Марья Саввишна вошла с тарелкой в руке и с графинчиком.

Вышневолоцкий встал.

Марья Саввишна была в красной кофточке, застегнутой не на все пуговицы: их недоставало там, где они более всего были нужны. Поставив завтрак на стол, Марья Саввишна протянула гостю руку.

– Здравствуйте, не взыщите за угощение. Я, Корнил Саввич, купила наваги на десять копеек, да гусиных ланок.

Вышневолоцкий понял, что воздух был отравлен навагою, которой он терпеть не мог.

– Ну, будем же здоровы! – произнес Корнил Саввич, держа рюмку у рта. Он медленно проглотил водку, помотал головой и налил Марье Саввишне. – Она пьет не хуже меня!

– Неправда! Вот уж неправда! Я пью для удовольствия, а ты из жадности.

– Что же вы не закусываете? – спросил Корнил Саввич.

– Они непривычны к нашей пище, – произнесла Марья Саввишна. – Кушайте лапки.

Вышневолоцкий взял лапку.

– Почему нападаете вы на Лавровича? – начал Вышневолоцкий. – Я сейчас поеду к нему, и, может быть, недоразумение, которое возникло, мне удалось бы уладить.

– Ах, нет, напрасная забота-с! – вскричал Корнил Саввич. – Я одному только удивляюсь, что как вы, будучи истинно либеральным писателем, можете находиться в каких-то отношениях с господином Лавровичем? Господин Лаврович держится устарелых взглядов, несмотря на свою сравнительную молодость, и принадлежит к партии Страстного бульвара [5]. Да-с.

– Неужели? – сказал Вышневолоцкий. – А вы говорили, Лаврович завел полемику с «Московскими ведомостями».

– Признаюсь, полемика-то была с «Русскими ведомостями», а я, по праву корректора, переделал… Так что ему должно влететь от Страстного бульвара-с.

Вышневолоцкий улыбнулся и спросил:

– Вы корректором в «Разговоре»?

– Управляю типографией Шулейкина и вместе корректор. Конечно, корректор корректору рознь… Другой не посмел бы. А я напутал: хозяин давно просил выставить господина Лавровича. Хозяину надо, чтоб журнал ничего не стоил, чтоб купцы платили за бесчестье, чтоб сотрудники печатали у нас ябеды и еще нам платили!

– Послушайте, я не пойму – вы за кого же собственно?

Корнил Саввич выпил рюмку водки и, блеснув глазками, шепотом произнес:

– За себя-с, за сохранение своей престарелой униженной личности!

Вышневолоцкий вдумчиво посмотрел на него; Корнил Саввич отвернулся.

– Марья Саввишна, – сказал он, беря жену за руку, – сколько нам, душа моя, необходимо в месяц денег?

– Да, если не пить, Корнил Саввич, то пятьдесят рублей надо. Меньше никак нельзя! – обратилась она к Вышневолоцкому и сделала жалобное лицо.

– А с питьем, Марья Саввишна?

Она улыбнулась.

– Много ты жрешь водки, Корнил Саввич. Господь тебя знает! Иной месяц на двадцать, а иной сотню пропьешь.

– Вместе с тобой, Марья Саввишна, вместе с тобой!

– Что срамишь меня при чужих людях?

– Ну, а все ж таки… Так вот, господин Вышневолоцкий, сколько денег нам надо, чего требует наша личность! Только не подумайте, что я принцип продам за рюмку водки. Нет-е, я человек стойкий. Меня какие люди уважали! Но ежели с одной стороны Лаврович, а с другой Шулейкин, то наплевать. Бьюсь как рыба об лед, ибо вечно, ежечасно, ежеминутно желаю есть, а также имею потребность кормить семью, состоящую из Марьи Саввишны, сына Андрея и из бесценного Перла. Поднимающий меч от меча погибнет. Лаврович считал меня старым псом, которого пора выбросить. Но я жить хочу, и вся моя семья точно так же желает жить. Я насмотрелся на своем веку на такие вещи, что не поверите, если я вам расскажу. Шулейкин грошелуп, низкая тварь, но он, на мой взгляд, выше Лавровича и многих других деятелей, имена которых ныне гремят в литературе. Никто не стал бы меня держать, а господин Шулейкин держит. Теперь скажите, за кого я должен стоять?

Он налил три рюмки водки и пригласил любезною улыбкой жену и гостя выпить. Вышневолоцкий едва дотронулся губами до рюмки. Он внимательно слушал Кориила Саввича. До сих пор он вращался в той литературной среде, которая всегда пользуется и уважением и достатком.

Он первый раз был в жилище забытого, несчастного старика, который считался когда-то почтенным литератором и теперь впал в нищету, испьянствовался и дошел до какого-то нравственного отупения… А между тем было же у него назади светлое время, когда он знался с «корифеями» и когда для него «принцип» не был звуком пустым… Хорошо еще, что какой-то подлый Шулейкин эксплуатирует старика. Что было бы о Корнилом Саввичем без Шулейкина?

– Не смею осуждать вас, Корнил Саввич, – сказал Вышневолоцкий. – Мне понятны причины, почему вы против Лавровича. Но я его помню хорошим человеком… Он мой товарищ.

– Хороший человек! У цензора крестил детей!

Вышневолоцкий рассмеялся.

– Что ж, если цензор порядочный человек! Гончаров был цензором [6].

– Литератор – особа священная, – возразил Корнил Саввич и надменно указал на свою грудь.

– К нам околоточный в гости ходит, – начала Марья Саввишна, – тоже обожает литераторов.

– Ну, ну, ну! Какой околоточный! Рехнулась, матушка?

– А Николай Константинович?

Корнил Саввич тихонько показал жене кулак и пояснил гостю:

– Зря болтает моя Марья Саввишна! Кто подумает, и в самом деле я с участком имею сношение! Она меня подведет! Между нами, околоточный ходил с повесткой; я учинил дебош… Да, я еще дебошир! А Марья Саввишна сейчас: к нам ходит околоточный!