Иероним Ясинский - Катря

Граф увидел Катрю. Он улыбнулся, вспомнив сцену в вагоне, и через некоторое время, отделавшись от скучных разговоров с пожилыми дворянами, попросил хозяина познакомить его с Тычиной.

– Мы давно знаем друг друга, если не ошибаюсь, а между тем не встречались до сих пор, – сказал граф дружески.

– Мы соседи… Очень рад, что, наконец… в свою очередь… – пробормотал Тычина.

– Слыхал, вы – образцовый хозяин, – продолжал граф. – Такое соседство особенно приятно… Машинами?

– Машинами.

– У меня также. Впрочем, Пьеро – Александр Александрович, мой управляющий – находит, что иногда можно обойтись и без машин.

– В наших местах – да, – скромно согласился Тычина. – Мужики портят… Ну, а поправить некому… Я, однако, такого мнения, – продолжал Тычина, у которого с недавнего времени на хозяйство установился свой особый взгляд, – до тех пор помещики будут страдать, пока земли у них будет много…

– Да?

– Честное слово… Я об этом и вашему Пьеро говорил… Я его знаю.

– Какое же по-вашему должно быть нормальное количество земли у нашего брата? – спросил граф.

– Прежде, когда у меня было шестьсот десятин, – отвечал Тычина, – я думал, что для рационального хозяйства надо иметь только двести. Теперь же я пришёл к убеждению, что достаточно тридцати… Одним словом, – заключил он, давно уже лелея в душе намерение продать «лишние» десятины, – дело не в земле.

Разговор продолжался в таком же роде. Граф не мог согласиться со многими хозяйственными воззрениями Тычины; но не мог и не признать, что они, во всяком случае, своеобразны. Тычина был польщён, ему понравился граф.

Но в то же время неясное предчувствие зла, которое сделает ему этот человек, заставляло Тычину быть настороже. С какой стати этот знатный барин так вежлив и предупредителен с ним?

Катря могла бы дать Володе определённый ответ. Как только она увидела, что граф беседует с Володей, у неё сложилось сейчас же убеждение, что это ради неё. Она сделала несколько шагов назад, в глубину, и под прикрытием сумрака, подошла близко к беседующим. Она готова была расцеловать Володю за то, что он так мил с графом…

Между тем хозяйка, улучив удобную минуту, представила графа некоторым дамам и кстати – Катре, которую назвала супругой Владимира Ильича. (Женой никто не называл её, даже сам Владимир Ильич). Граф ещё вскоре после встречи в вагоне узнал, кто эта девушка. Теперь он изысканно вежливо раскланялся с нею и сказал ей несколько фраз – незначительных. Но ей почудился в них намёк на что-то. Она вся вспыхнула. Яркий свет костра играл на её смущённом лице, и блеск глаз спорил с блеском бриллиантов в её ушах. «В самом деле, она недурна», – подумал граф.

Он уехал перед ужином. Хозяева напрасно удерживали его: сегодня он сам ждёт гостей из Петербурга. Но когда граф сел в экипаж и исчез, Чаплиевские вздохнули с облегчением. С этими знатными барами всегда лишние хлопоты!

Гости тоже почувствовали себя свободнее. О. Митрофан, посматривая на стол, где шли приготовления к ужину, потирал руки. Дамы непринуждённо стали ходить. Опять раздался смех, весёлый говор. Мужчины заспорили. Слышались восклицания: «Уверяю же вас»… «Да и я вас уверяю»… Предмет спора – состояние графа. Все, за исключением двух-трёх скептиков, преувеличивали. Каждому почему-то хотелось, чтоб у Парпуры было не двести тысяч дохода, а триста, пятьсот, или, наконец, миллион. Катря вслушалась в спор, и рука её, крепко пожатая на прощанье графом, горела как от прикосновения этого миллиона.

За ужином снова начали говорить о графе, о его обстановке, лошадях, о том, что он разгибает подковы; о его вкусах – он, например, пьёт чай без сахара; сообщали также, что граф «не любит лести». Эти независимые, более или менее богатые люди относились к Парпуре с подобострастием и интересовались мельчайшими подробностями его жизни, точно он был великий человек.

Впрочем, молодёжь, за исключением Катри, вскоре перестала обращать внимание на рассказы о графе и затеяла свой разговор. К концу ужина, когда захлопали пробки, и новые костры вспыхнули в разных местах парка, всем сделалось необыкновенно весело. Лица раскраснелись, глаза горели, плечи тряслись от смеха. Даже петербургский франт, который напился до того, что сделался бледен и никого не узнавал, не испортил веселья. Правда, он начал бросать во всех хлебными шариками, и многим это показалось, по меньшей мере, странным и не имеющим ничего общего с утончённым обращением, каким, по мнению провинциалов, отличаются столичные жители. Но хозяин вовремя потушил скандал, незаметно убрав неприятного гостя. Пир продолжался беспрепятственно.

После ужина перешли в ярко освещённый дом. Стали танцевать под звуки фортепьяно, но танцевали недолго. Было уже поздно. Хозяин раза два вежливо зевнул. Постепенно гости разъезжались…

Володя и Катря, очутившись в своём фаэтоне, долго молчали. Рассвело. Заря зажигалась и бросала на лицо молодой женщины розовый свет. Ветерок играл её волосами. Она полулежала. Володя смотрел, смотрел на Катрю, и ему захотелось поцеловать её. Она отвернулась.

– Вечно одно и то же! – сказала она брезгливо.

Он промолчал, сконфуженный; но вскоре схватил её за руку и притянул к себе.

– Катря! – прошептал он, улыбаясь.

Она пожала плечами и посмотрела на него. У неё были равнодушные глаза. Он испугался, сердце его тоскливо заныло. Тычине впервые ясно представилось, что Катря не любит его. Он выпустил её руку… Солнце блеснуло и осветило лицо Катри.

– Граф пригласил тебя? – вдруг ласково осведомилась она.

– Пригласил… «Запросто»… Да чего мне к нему? Я не поеду…

– Володя, неловко!

Володя подумал и решительно произнёс:

– Мы ему не пара.

Катря сжала губы.

– Как знаешь, – сказала она холодно.

Через несколько дней, вечером, когда Катря и Володя собрались пить чай в беседке, послышался на дворе лай собак; кто-то приехал. Тычина не любил гостей. Он пытливо посмотрел на дорожку, терявшуюся в кустах барбариса и крыжовника. Катря окинула быстрым взглядом свой туалет – нашла, что он недурён, прост и к лицу – и нетерпеливый вздох вырвался из её груди. «Что, если Парпура? – Сам… первый»…

Лай приближался. Володя пошёл разогнать собак. Те стихли, и он вернулся в сопровождении высокого, полного, красиво улыбающегося старика в мягкой войлочной шляпе, с длинными волосами и большой бородой. Старик держал в руке толстый хлыст. Шёл он, слегка повернувшись боком к Тычине. В его фигуре было что-то щёголеватое, подкупающее; карие глаза его умели смотреть, в одно и то же время, насмешливо и угодливо. Он говорил с Тычиной, и слышалась беглая русская речь, со странным, как бы московским говором. В этом полумосквиче, полуфранцузе Катря узнала Пьеро, графского управляющего, хоть раньше не была знакома с ним. Она разочаровалась, и едва протянула ему руку, когда он вошёл в беседку, и его представил Володя.