Любовь Симонова - Соседи по свету. Дерево, полное птиц

– Ну, тронулись! Следующая остановка… А знаете, никакой остановки не будет!.

Он не был инопланетянином, и даже НЛО не интересовался, и фантастику не читал никогда. Но все же, все же отличался от людей. Сказки предпочитал по утрам, потому что утром уют малодоступен. И в гости ходил в самую рань, когда еще раны зари не забелены мыслями. Он любил людей полусонными, они в это время походят на детей. Ему хотелось пригладить их, приласкать. Они смущались, спешили принять взрослые позы и нежностью пренебрегали. И двери открывали все реже и реже. Вечерами довольствовался собой, вернее, своим недугом. Он от рождения не умел думать. Это не слишком было заметно, многие, кому положено думать, не думают совсем. Он выдумывал. Жизнь основана на вдохе-выдохе, у него был вдох, выдох отсутствовал. Это беда выдумщиков, при выдохе они гибнут.

Он выдумывал гномов – взрослых с ярко выраженным чувством отсутствия зрелости. Они разъезжали по городу в детских колясках, раздавали стихи. Люди смущались маленьких рук, брали, читали, плакали по утраченному. Оттого в этом городе утро длилось дольше, чем в других городах. А еще он выдумал лишние деньги. И не было в городе ни одного ребенка, который бы не попробовал пломбир в шоколаде, и ни одного старика, которому бы не хватило денег на лекарства. Контролеры в общественном транспорте угощали детей конфетами и фантики велели хранить до конца поездки. А когда летом отключали горячую воду, во всех парикмахерских головы людям мыли бесплатно.

Но жить на вдохе долго вредно, и он выдумал для себя выдох: «А какое оно, счастье, у людей?» Себя человеком не считал, возможно, оттого что счастье недоступно. Конечно, он мог выдумать, но выдуманное счастье смешно, а смеяться он не умел, для этого ум необходим. На вдохе был вскормлен, так устроен. По телефону доверия не звонил, всё, что до веры, не может иметь смысла. Вера открывает врата надежды на жизнь и руки, иногда это подвластно еще рукам. Пальцы часто указывают на то, что неведомо, например, на одиночество. Почерку его пальцев мешала крупица перца из-под ногтей.

Он не понимал, на чем остановиться, чтобы остаться жить на вдохе. Ладони – людное место, иногда он их разводил, как мосты разводят, и тогда наступал сезон дождей. Дожди всё видят, знают всё. Они целиком из шестого чуда света, из шеи тонкой, как талии трав. Они его так запутали, что он и свою шею стал считать частью дождя: «В щепоти пальцев соль молитвы».

Он вздрогнул, застучал по подоконнику, как по клавишам органа, и уверовал, что в этой мелодии и есть слова, которые необходимы. Врата надежды на жизнь приоткрылись, и просьба к людям обернулась словом: «Любовь – вдох, все остальное выдох. Любовь – явь, все остальное яд из страхов поспешных событий, из странствий по тропам бытия. Не спи-спящие голосуют за смерть. В колыбелях любви, в ладонях пальцы взорваны историей жизни. Подсвечники твоих рук на подоконнике освещают идущих навстречу. На кольцах, как на куполах церквей, всегда полдень. Сухота суток, судьи поступков останутся во снах. Вы явились. Вас двое на одно дыхание жизни. Не спи, сон – сор. Вы нашлись, значит, состоялись. Любовь – вход, все остальное – выход из жизни».

Он не был инопланетянином, родился с изъяном, не умел думать и дышал не так, как все. У него не было выхода, только вход. Такие невидимы, поэтому вы и не знаете его. А мне повезло.

Знания – вещь фиксированная, разве можно зафиксировать дождь? Попробуйте, и репутация будет подмочена. Займитесь-ка лучше поиском седьмого чуда – полусветом сомнений. На этих полустанках любви вам встретятся крупицы перца с его пальцев. Ладони – людное место: когда эти мосты разводят, открываются врата веры с надеждой на жизнь. Дышите. Любовь – вдох, а дальше как получится. В щепоти ваших пальцев – соль молитвы. Время пришло собирать постояльцев ладоней воедино во имя торжества вдоха.

Я не говорящий попугай – пишущий, пусть уши собеседников простят. Пора пришла спотыкаться. Без этого дела забыть недолго, что на Земле живешь. Спотыкание – надежный признак живущего, чем чаще спотыкаешься, тем полнее ощущение присутствия.

Время хранится на кончиках пальцев, их тянет к перу подробностями света. Жизнь выстроена из элементарных кирпичиков времени. Стремление ощутить, ощупать первооснову, углубиться до пределов возможного и есть ощущение света в пальцах рук. Они много чувствительнее стрелок часов. Механизм отсчета времени у человека богаче любого хронометра. На жизнь не замахиваюсь, хватает минут и метров маленькой комнаты. До секунд требуется дорасти. Всё дело в лишней гласной «У». Любопытство клоунов к жизни – вещь естественная и удивительная. Жизнь у нас начинается с женщины, с мамы. И долгие-долгие часы состоят из общения с ней. Она рассказывает мифы о времени, о том, как Господь пометил всех тварей земных пятнадцатью годами жизни. Правда, свиньям столько быть свиньей не захотелось, взяли пяток и успокоились. Обезьянам рожи вечно корчить, ослам упрямиться, собакам сторожить чужое жилье показалось излишним. Клоуны остались при своих.

Мало быть клоуном, необходимо еще и верить. Истинно верующих в Господа, что доказано математиками, тоже пятнадцать процентов. К тому же клоун без поэзии – поза, не больше. Поэтов от живущих не больше пятнадцати. Пятнадцать – по теории, на практике всё много печальнее. Как говорила мама, главное, сынок, не запятнать себя остальными процентами. Позднее поведала, что Земля – осколок звезды, пятнадцатая часть ее. В конце века держава, в которой мама меня родила, раскололась на пятнадцать независимых государств. Мне довелось отведать, как скользко жить на осколке осколка. Тогда остро захотелось расколоть зеркало, разбил его на пятнадцать частичек, четырнадцать раздал, одну оставил на память, потом и ее разбил на пятнадцать. Разглядываю себе в этом осколке осколка, режу пальцы и понимаю, как больно быть.