Кевин Брокмейер - Лучшее от McSweeneys

И было небо в тот день, полное солнца, открытое и голубое. Груды серебряных облаков плыли на горизонте, дрозды и воробьи перекликались на деревьях. То был седьмой день рождения моего сына Джошуа, и мы праздновали его у себя во дворе. Дети играли на игровой площадке, а мы с Мелиссой сидели на террасе с родителями. Незадолго до этого с поля за нашим кварталом поднялся воздушный шар с корзиной и проплыл над нами, извергая огонь. Дети запрокинули головы и медленно поворачивали их вслед за шаром. Джошуа сказал друзьям, что знаком с воздухоплавателем:

— Это господин Клифтон. Я познакомился с ним в парке, в прошлом году. Он взял меня в полет и разрешил сбросить в бассейн футбольный мяч. Мы едва не задели вертолет. Он сказал, что вернется в день моего рождения. — Джошуа заслонил глаза от солнца. — Вы видели, он махнул мне рукой? Он только что махнул мне!

Так это начиналось.

Шар неторопливо отклонялся в сторону, поворачивался, показывая каждую свою деталь, каждую складку на ткани, и мы слышали, что дети возвращаются к игре. Митч Науман засунул солнечные очки в карман рубашки.

— Замечали ли вы, как дети этого возраста обращаются с игрушками? — спросил он. Митч был нашим ближайшим соседом. Отец-одиночка, папаша Бобби Наумана, странноватого лучшего друга Джошуа. Другой его лучший друг, Крис Брускетти, происходил из семьи директоров косметической компании. Моя жена звала их «Богач и Чудак».

Митч прихватил пальцами полы рубашки и обмахнулся ими.

— Истинное предназначение игрушки — служить чем-то вроде препятствия, — сказал он. — Дети придумывают новое применение всему на свете.

Я взглянул на игровую площадку: Джошуа пытался взобраться по одной из А-образных опор; Тейлор Тагуэлл и Сэм Ю стояли на качелях; Адам Смити пригоршнями бросал на горку камушки и смотрел, как они с грохотом скатываются на землю.

Жена движением пальцев ноги столкнула в траву сандалию.

— Это они специально, — сказала она, — играть как положено не интересно.

Она, растопырив пальцы, прижала ступню к передней ножке шезлонга Митча. Он откинулся в кресле под солнцем, мышцы у нее на ноге напряглись.

Мой сын любил все, что летает. На стене его спальни висели постеры с боевыми самолетами и дикими птицами. Модель вертолета свешивалась с потолка. Праздничный пирог, который стоял передо мной на садовом столике, был украшен изображением космического корабля: серебристо-белая ракета с извергающими огонь двигателями. Я надеялся, что кондитер поместит на глазури пару звезд (в каталоге пирог был украшен желтыми карамельными блестками), но, открыв коробку, я увидел, что звезд нет. И вот как я поступил: пока Джошуа стоял под опорой качелей, пытаясь выудить что-то из кармана, я глубоко воткнул в пирог свечи. Я проталкивал их до тех пор, пока каждый фитиль не остался окружен лишь тонкой каемкой воска. Потом я позвал детей с площадки. Они шли по газону, вырывая клочья дерна.

Пока я подносил спичку к свечам, мы пропели поздравление.

Джошуа закрыл глаза.

— Задуй звезды, — сказал я, и он надул щеки.

Поздно вечером, когда последние из детей разошлись, мы с женой сидели на террасе и пили. Каждый из нас был обернут в собственное молчание. Светились городские огни, Джошуа спал в своей комнате. Где-то над нами козодой выдавал трель за трелью.

Мелисса подбросила в свой стакан кусочек льда и встряхнула напиток, наблюдая, как новая льдышка посвистывает и потрескивает. Я смотрел на дальнюю череду облаков. Луна в эту ночь была яркой и полной, но вскоре она стала казаться мне ущербной, отмеченной легкой неправильностью. У меня ушло какое-то время на то, чтобы сообразить, почему так происходит: рядом с чистой белой поверхностью луны находился идеально черный квадрат. На нем не было ни пятен, ни других изъянов, он казался не больше молочного зуба, и я не мог сказать, находится ли он собственно на луне или летает неподалеку как облако. Казалось, что прямо в подножии скалы открылось окно, являя взору участок пустоты. Я никогда раньше не видел подобного.

— Что это? — спросил я.

Мелисса неожиданно вздохнула, глубоко и потерянно.

— Во мне что-то надломилось, — сказала она.

За неделю объект в ночном небе сделался существенно больше. Он появлялся на закате, когда небо становилось багровым, напоминая размытый зернистый туман, что-то вроде дымки на высшей точке неба, и оставался там на всю ночь. Он приглушал свет проходящих мимо звезд и, казалось, перемещался по лицу луны, хотя на самом деле оставался неподвижным. Жители нашего города не могли понять, увеличивается ли он в размерах или приближается. Мы видели только, что он становится больше, и это дало повод для множества спекуляций. Глисон, мясник, сказал, что объект — не более чем иллюзия, и его вовсе не существует.

— Все это из-за спутников, — сказал он, — они оттягивают свет от этого места, как линзы. Это только кажется, что там что-то есть.

Но хотя он держался непринужденно и говорил уверенно, ему не удавалось оторвать взгляд от своей разделочной доски.

Днем объекта не было видно, но по утрам, пробуждаясь, мы чувствовали его над собой: в воздухе присутствовало напряжение и давление, привычный баланс был нарушен. Когда мы выходили из домов и отправлялись на работу, нам казалось, что мы имеем дело с новым видом гравитации — более жесткой и сильной, не слишком податливой.

Что касается Мелиссы, то она провела несколько недель слоняясь по дому из комнаты в комнату. Я видел, что она впадает в глубокую задумчивость. Она рыдала в подушку в ночь после дня рождения Джошуа, отстраняясь от меня под одеялом.

— Мне просто нужно выспаться, — сказала она, когда я сел рядом с ней и положил руку ей на бок. — Пожалуйста. Ложись. Не трогай меня.

Я намочил маленькое полотенце в холодной воде, сложил вчетверо и оставил на ночь на ее тумбочке, в фарфоровой миске.

На следующее утро я увидел ее в кухне, она доставала из кофеварки влажный фильтр с кофейной гущей.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Хорошо.

Она надавила ногой на педаль урны, и крышка распахнулась с пластиковым шумом.

— Это из-за Джошуа?

Мелисса на мгновение застыла с мешочком кофейной гущи в вытянутой руке.

— Почему из-за Джошуа? — спросила она. В ее голосе было беспокойство.

— Ему исполнилось семь, — сказал я. Она не ответила, и я продолжил: — Милая, ты не выглядишь ни на день старше, чем когда мы встретились. Ты же знаешь это, правда?

Она шумно выдохнула через нос — это был смешок, но я не знал, какой смысл она вкладывала в него: горечь, рассудительность или что-то вроде легкой иронии.