Евгений Туинов - Из-за девчонки (сборник)

– Кто-то должен и тротуары песком посыпать. Но почему ты?

Игорь молчал. На этот вопрос ему было бы непросто ответить. Для каждой десятиминутки по итогам недели он вычерчивал графики на миллиметровке и делал это с увлечением, красиво и аккуратно, разноцветной тушью. Ему льстила мысль, что этим он вносит свой вклад в общее упорядочение жизни. Но признаться в этом Соне значило быть высмеянным, и высмеянным жестоко.

– Ну ладно, оставим тебя в покое, – великодушно соглашалась Соня. – А дружите как? Тошно смотреть! Сорокина, Фоменко, Туренина возле Оганесян крутятся: ну как же, у этой канистры папа в Союзе журналистов, а они все пишущие-читающие, беседы о пользе чтения проводят! Умереть можно! У Новикова дядя доцент МГИМО – и думаешь, зря все наши англофоны за ним цепочкой ходят? Игра «в медведя» называется.

– В какого «медведя»?

Соня произносила «медведя́», и, переспрашивая, Игорь старался деликатно ее поправить. Но Соня этого замечать не желала.

– Ну, я не знаю, как у вас в Москве. Один держит за талию другого, тот – третьего, третий – четвертого…

– А-а, это «дракон».

– Пускай, по-вашему, игра «в дракона». Так вот, я «в дракона» играть не хочу. Мне скучно. Если бы не мама, я бы давно возле рынка в чулочном ларьке торговала.

Фраза насчет чулочного ларька очень нравилась Соне – возможно, потому, что Игоря она раздражала. Он живо представлял себе Соню, выглядывающую из окошка чулочного ларька, и недовольно хмурился.

– С твоими-то способностями…

– Оставь мои способности в покое! Я ведь тупая, я идиотка, и ты это прекрасно знаешь.

Соня как будто гордилась двойками. Получив очередной «банан», она шла через класс к своему месту, усмехаясь и всем своим видом говоря: «Ну что, дождались?» Когда она садилась, Игорь взволнованным шепотом начинал «разбор полёта»: делать надо было то-то и то-то, отвечать так и так. Но Соня его не слушала и, кажется, ненавидела в эти минуты.

– Ну ладно, – сказала наконец Соня, легко, как неодушевленное препятствие, обошла Игоря и села за свой маленький письменный стол. – Давай заниматься. Что у нас сегодня?

– Геометрия, – ответил Игорь и тоже сел за стол, касаясь Сониного колена. – Муза тебя вызовет, она мне сказала.

– Тебе? – насмешливо переспросила Соня. – А отчего же не мне? Или пусть бы уж лучше объявление повесила: «Причиняю добро, обращаться туда-то».

– Добро есть добро, – помолчав, рассудил Игорь. – После двух двоек подряд у тебя есть возможность…

– Получить тройку? – перебила его Соня. – Пусть и поставит. Зачем устраивать аттракцион?

– Не аттракцион, – возразил Игорь. – Нам с тобой дается шанс, и грешно им не воспользоваться.

– Ах какая она добрая! Прямо печется обо мне. Как папочка Мартышкин.

Словно в ответ на ее слова в дверь постучали, и ласковый голос дяди Жоры произнес:

– Сонечка! «Байкальчику» хочешь?

– Захлебнись ты своим «Байкальчиком», – вполголоса проговорила Соня, а вслух резко сказала: – Не хочу!

Воспользовавшись наступившей паузой, Игорь начал объяснять геометрию. Математика у Сони особенно не шла. (Впрочем, и с физикой дело обстояло плачевно, а разных там историй-литератур она вовсе не воспринимала и называла «водянкой».) Соня до сих пор была убеждена, что мир исчисляется только целыми, а дроби – это нечто незаконченное, недосчитанное, дефективное. Получив при решении дробь, она начинала злиться: «Ну так же не может быть!» – «Почему? – недоумевал Игорь. – Это – точность, а точность и есть красота». – «Нет, красота – в неточности», – возражала Соня.

На своем карманном калькуляторе (подарок Нины-маленькой, Соня постоянно над ним насмехалась, ей и горя не было, что сестра пустила на эту покупку весь свой первый гонорар) Игорь как-то показал Соне математический фейерверк, которым можно удивить разве что пятиклашку: набираешь 17, делишь на 3, и в окошечке вспыхивает зеленое цифровое чудовище. «Да ну, подстроил что-нибудь», – недоверчиво сказала Соня. Долго она нажимала кнопки сама, все делила по его подсказке 11:3, 13:9, упрямо тыкая пальцем, – и, видимо, была поражена разверзшейся перед ней числовой трясиной. «Фу, гадость какая! – бормотала она. – Сплошные сороконожки». А Игорь с умилением наблюдал за ней, гордясь своей простенькой выдумкой, расшевелившей человеческое любопытство. Но вдруг Соня случайно набрала 18:3 – и обрадовалась, как ребенок. «Видишь, – торжествующе сказала она, – кончился твой фокус!»

«Прямая», «плоскость, „точка“ – все эти элементарные абстракции для нее не существовали. Под „плоскостью“ она подразумевала любую поверхность, „прямую“ упорно называла чертой или даже черточкой, а когда Игорь пытался втолковать ей, что такое, собственно, „точка“, она сердилась: „Ну ладно, хватит водянки. Давай по существу“. Аналогичные трудности возникали и в гуманитарных предметах: перед вопросом, чем отличается „страна“ от „государства“ (или „государство“ от „правительства“), Соня становилась в тупик.

Умом Игорь понимал, что с таким багажом Соня никак не могла блистать в сказочной школе своего детства, а значит, все рассказы Натальи Витальевны на этот счет были, мягко говоря, „мультипликацией“, цветными движущимися и озвученными картинками к вымышленной истории. Но ему чудились неразбуженные возможности и в Сонином незнании. „Кто знает, – думал он, – быть может, за этим скрывается какое-то высшее понимание. В конце концов, сам Эйнштейн в молодости упорно не понимал элементарных вещей“.

Соня и мама ее были убеждены, что Игорь им верит, как верил добряк дядя Жора, для которого все эти истории, собственно, и рассказывались. Но Игорь давно уже догадался, зачем это делается. Соня и Наталья Витальевна хотели всеми правдами и неправдами приукрасить свою бедную прошлую жизнь и, похоже, сами уверовали в сотворенную сказку. Чем чаще Наталья Витальевна повторяла фразу о пятикомнатном доме на виду у всего города, тем отчетливее Игорю представлялась тесная комнатушка с хмурыми окнами, где незаметно и тихо жили, дожидаясь своего счастья, две женщины, большая и маленькая. А сказочный принц дядя Жора все не являлся, то ли дожидаясь персонального приглашения, то ли терзаясь обидой студенческих лет… Когда же он объявился наконец в Брянске, не было ни пятикомнатного дома с зеркальными стеклами, ни французских гостей, ни фантастических школьных успехов. „Мы переживали трудное время“, – коротко говорила об этом Наталья Витальевна, не вдаваясь в подробности. У этой женщины была натура королевы в изгнании, надеющейся вернуться на законный престол. То, что этот престол существует, само собой подразумевалось. И эта уверенность передавалась всем окружающим, Игорю в том числе.