Евгений Туинов - Из-за девчонки (сборник)

Я вышел во двор. Бабушкин кот Маркис растянулся в траве, подставив солнцу впалый бок. На боку шерсть у него была выдрана в нескольких местах, и Маркис то и дело поднимал голову и, изловчившись, лизал запекшиеся раны красным быстрым языком. Опять небось шлялся всю ночь по чужим дворам.

Матерый, серой масти, кот Маркис только условно считался бабушкиным котом, а так чаще всего днем с огнем его было не сыскать. Вечно он пропадал где-то и являлся разве что раны зализать. Бродяга!

Я подошел к Маркису и сел возле него на траву. Кот насторожился, посмотрел на меня зелеными глазами выжидающе и напряженно. Узкие зрачки его глаз были едва различимы на ярком солнечном свету. Я знал, что сейчас нельзя его беспокоить, что Маркис боится, как бы я не потревожил его ран, поэтому я просто сидел, обхватив колени руками, и смотрел в его кошачьи глаза.

Наверное, на всякий случай Маркис все же отошел от меня подальше. И я видел, как тяжело дается ему каждое движение. Кто же его так изодрал-то, бедного?

– Ну что вы котика мучаете? – спросил меня кто-то из-за сквозного забора, сделанного из металлической сетки, похожей на панцирную сетку кровати.

По ту сторону забора стояла девочка, наверное моя ровесница, а может быть, чуть младше. Она смотрела, щурясь, из-под ладони, приставленной козырьком ко лбу, и почему-то улыбалась мне.

– А ты больно вежливая, да? – спросил я ее нарочно грубо, потому что она ко мне на «вы» обратилась.

И потом, у нее были такие чистенькие бело-розовые ручки, как на картинке «Мойте руки перед едой», такие аккуратно подстриженные ногти, что мне даже захотелось сделать ей что-нибудь такое, чем-нибудь измарать ее, или облить водой, или на крайний случай дернуть за косу, как маленькую, чтобы она поплакала. Может быть, она была отличница, а может быть, просто воображала. Не знаю, но тогда мне именно такой она представилась. Впрочем, косичек у нее не было. Девочка была стрижена под мальчишку.

– Я на вас не обиделась, – почему-то сказала она. – Если хочешь, я буду с тобой на «ты». Тебя Витей зовут, я знаю.

Подумаешь, знает она! Не обиделась! Я потрогал пальцем колючую щеточку усов над верхней губой и подумал, что бы ей сказать еще такое, совсем уж дерзкое, чтобы она обиделась, но сразу не нашелся и еще раз потрогал усы.

– Меня зовут Ира, – сказала она, протягивая через дырку в заборе свою тоненькую чистенькую ручку.

Вот ведь не Ириной, не Ирой, не Ирочкой, а Ира ее, видишь ли, зовут, как-то твердо и как будто бы с вызовом.

– Ты откуда такая выискалась? – спросил я, чтобы не так сразу менять с ней тон, а то взбредет ей еще в голову, что в нее влюбились с первого взгляда или еще что-нибудь такое, какая-нибудь девчоночья ерунда.

Все-таки она была очень красивая, эта вежливая Ира, – я сразу заметил. Белые, выгоревшие волосы, прямой тонкий нос, и какие-то удивительно веселые ямочки светились на ее щеках, когда она улыбалась. А глаза – зеленые-презеленые, кошачьи, хитрые-прехитрые глаза.

– Не хочешь подать мне руки? – спросила она.

И я, повинуясь какому-то нахлынувшему вдруг чувству робости, поспешно пожал ее узкую ладошку. Пальцы у Иры были холодные даже в этакую жару.

– Вообще-то я живу здесь давно, – ответила она на уже забытый мной вопрос. – Только мы уезжали на полтора года. У папы было новое назначение. А теперь вернулись навсегда. Ты вырос.

Она еще говорит, что я вырос, как будто она взрослая. Так только взрослые говорили мне, ну, что я вырос. Только они говорили: «Ты подрос».

Странная она какая-то все-таки, красивая и странная.

На Ире был легкий ситцевый голубой сарафан в мелкий-мелкий белый горошек, белые гольфы и белые лакированные босоножки с невысоким каблучком. Она и одевалась почти как взрослая.

– Разве ты меня не помнишь? – удивилась она.

Я покачал отрицательно головой.

– Я знаю, что уже тебе нравлюсь, – уверенно сказала она, и щеки ее зарумянились. – Мне говорил один знакомый мальчик, что сначала я могу не понравиться, а потом сразу нравлюсь. А как зовут твоего кота?

– Какой еще мальчик? – растерянно спросил я. – Только кот не мой, а бабушкин, – тут же взял я себя в руки. – Маркис это. Уличная порода, самый смелый кот на улице.

– Я его еще котенком помню, – сказала она. – А вот идет твоя бабушка.

И что за манера у нее такая – с одного на другое в разговоре перескакивать! С улицы действительно появилась бабушка Катя с черной хозяйственной сумкой в руках. Из сумки торчало что-то длинное, наподобие хвостов, и еще что-то, не понять что.

– Ты выйдешь? – спросила Ира.

Я кивнул и побежал бабушке навстречу.

– Здравствуйте, Екатерина Павловна, – поздоровалась она с бабушкой.

Нет, ну точно, она отличница!

– Здравствуй, Ирочка! – улыбнулась ей бабушка. – А-а-а, унучек ко мне пожаловал!

Мне почему-то стало стыдно, что бабушка при ней меня «унучеком» назвала, но, кажется, Ира не расслышала.

Усов моих бабушка не заметила, сказала только, что я похудел и что куда они там смотрят в этих лагерях, что у них там дети худеют. Бабушка в самом деле вынула из сумки бычьи хвосты, свиные рульки и несколько ее любимых, со ржавчинкой, тощих селедок, завернутых в газету.

– Сейчас я тебя накормлю, – суетясь у электроплитки, приговаривала она, – а то приехал тоща тощой… Что же, у вас там в лагере режим был? Вот от этих режимов все беды! Хочется есть, а до обеда два часа. Жди. Сна ни в одном глазу, а у них тихий час. Спи! Сыт по горло, а тут ужин пришел. Ешь! Чем же кормили они вас там? Каши небось да макароны одни… Погоди, сейчас, сейчас… Селедочки очищу, картох наварю…

Но мне уже не сиделось в тихой бабушкиной комнатке: меня тянуло на улицу. Там была Ира.

Маркис, почуяв лакомства, протиснулся через неплотно прикрытую дверь и стал противно-скандально орать, требуя мяса.

– Ишь, явился! – ворчала на него бабушка беззлобно. – Где черти тебя носят? Как мышей в погребе переловить, нету его… Только и знает, что чужим кошкам глазки строить. Что, досталось на орехи? Там тоже небось свои коты имеются!

Бабушка кинула Маркису в миску селедочные головы, но кот есть их не стал – еще громче разорался.

– Чего морду воротишь? – возмутилась бабушка. – Ишь мяса требует! А ты его заработал? Ну, на, на, не ори! Исхудал-то как, бендюжник…

Пока бабушка стряпала, я вышел во двор.

– Редиски там надергай, что покрупнее! – вслед мне крикнула бабушка. – Да лучку, лучку, может, вылез уже.

Иры нигде не было. Окна ее дома были закрыты, и занавески на них задернуты. Правда, я уловил чутким глазом какое-то едва заметное легкое колыхание тюля за стеклом, но, может быть, мне только показалось это.