Любен Дилов - К вопросу о дельфинах

В состоянии какого-то гипнотического сна я оказался посреди шоссе, под звездами и под луной, которая проложила по океану новое мерцающее шоссе.

— Хорошо, что вы отпустили такси. Вернемся мы пешком, ночь хорошая, и мы чудесно прогуляемся. Вы человек добрый, поэтому я и доверился вам. Знаете, у дельфинов я научился распознавать людей и редко ошибаюсь, потому что научился иногда слышать то, о чем люди говорят сами с собой.

Передо мной вздымался волнами и глухо рокотал Тихий океан. Но сейчас это был не тот океан, в котором я вчера плавал. Это была живая масса без конца и края, которая вздымалась, рассеченная надвое лунным ножом. Она гипнотизировала меня миллиардом серебряных глаз и звала меня голосами миллиардов существ.

— Сейчас я позову их, — сказал мой провожатый. — Сидите неподвижно и слушайте себя. Обдумывать будете потом, сейчас самое важное — верить!

Он говорил громко и внушительно. Может, просто хотел перекричать шум прибоя?

— Вы должны верить! Верить тому, что услышите в себе. В этом нет мистики, нет и самовнушения. Это как разговор с собой. Когда вы захотите спросить их о чем-нибудь, спрашивайте себя, если захотите сказать им что-нибудь, скажите это себе. Но вы должны быть абсолютно искренни, так искренни, как человек очень редко бывает даже с самим собой. Ведь самое трудное для нас, людей, — освободиться от притворства и самообмана, от самообольщения и от мифов, которыми населен наш мозг. Если это вам удастся, вы будете разговаривать с дельфинами. Потому что это, видимо, язык Вселенной или жизни во Вселенной, или, по крайней мере, мыслящих существ во Вселенной. Мы тоже знаем его, каждый человек несет его в своих клетках, но он так редко проявляется в нас, что мы перестаем его понимать.

Волны внизу бились о скалу, она гудела и вздрагивала от ударов, а каждая клетка моего тела вздрагивала и гудела голосом океана. Мой ночной провожатый встал лицом к этой вздымающейся, говорящей живой массе без конца и края. И я увидел, что он больше не человек, не безумец, а часть этой массы, мускул илк клетка, издающая тот же протяжный, полный чудовищного стремления к соединению крик, что исторгался из бездны рассеченного лунным ножом океана. Я сидел и слушал его и уже не мог понять: мой ли спутник это кричит или криком заполнено все вокруг.

— Я ждал тебя, — крик вдруг превратился в слова. — Но ты опоздал.

— Извини, — ответил кто-то. — но я не один.

— Я видел. Кто это с тобой?

— Человек, который тоже любит вас.

— Нет, он не любит нас. Он боится.

— Да, пока еще боится, но он добрый. Где остальные?

— Сейчас придут. Они ушли наловить рыбы для тебя.

Я слушал эти два голоса, которые были совершенно одинаковыми, но все же это были два голоса. Мой провожатый внезапно обернулся, я вздрогнул и перестал их слышать.

— Первый приплыл, — сказал он мне.

— Я понял, — ответил я. — Слышал ваш разговор. Скажите ему, что я совсем не боюсь.

— Хорошо, — поколебавшись секунду, ответил мой провожатый, а я напряг слух, напряг до боли.

— Вы слышите ответ? — спросил он меня спустя некоторое время.

— Нет, — сказал я.

— Потому, что не сказали этого себе. Я ведь предупреждал вас, что вы должны быть искренни.

— А что он ответил?

— Что вы и теперь боитесь. Боитесь океана, меня, того, что в них, и того, что в вас самих, что рвется из вас наружу, чтобы соединиться с тем, что в них.

Я изо всех сил зажмурился, и взрыв темноты потряс меня, а вслед за этим взрывом наступила внезапная и полная тишина. Одновременно и тишина, и темнота, и пространство, которые увеличивались, ширились и превращались во мне в такую необъятность, какая существует, наверное, только между галактиками. И в этом межгалактии мой голос произнес:

— Нет, уже не боюсь…

— Да, теперь ты боишься меньше. И мы можем стать друзьями. Ты перестал быть человеком в вашем смысле слова, человеком — телом, а я для тебя больше не животное, и мы сумеем понять друг друга.

— Но что же мы тогда? — спросил я с напряженным ожиданием.

— А вот этого я не знаю, — беспечно фыркнул он, и тут я увидел, что он весело кувыркается в волнах, как это обычно делают дельфины, — увидел, но глаза у меня были закрыты! — Сейчас мы знаем только, чем мы не являемся и чем не должны быть. А вы, к сожалению, еще не дошли даже и до этого.

— Раз мы друзья, нам не следует обижать друг друга.

— Это не обида. Я буду говорить тебе наши истины, а ты будешь говорить мне твои. Так разговаривают друзья.

Я попытался вспомнить какую-нибудь свою истину, чтобы сказать ему ее, но мне это никак не удавалось; все мои истины словно превратились в темноту, тишину и пространство. Поэтому я спросил:

— Почему вы нас любите?

— Как же не любить своего младшего брата, стоящего на перепутье?

— Это одна из ваших истин?

— Да, — ответил он и опять кувыркнулся.

— Дважды два четыре, — вдруг сказал я.

— Что это?

— Одна из наших истин.

— Я не понимаю ее, — промолвил он смущенно. — Это ваш счет, правда? Самое большое ваше заблуждение!

— Привет! — ответил я. — Почему заблуждение? Вот смотри, до сих пор я разговаривал с одним дельфином, теперь приплыл и ты. Один дельфин и один дельфин — два дельфина.

— Нет, есть только один дельфин и… дельфины. И так во всем.

— Ага! — торжествующе воскликнул я. — у вас существует только единица и множество. Самая примитивная стадия восприятия мира. Простите, но… это животная стадия. Даже дикари в Австралии считают до пяти.

Дельфины выскочили из воды, перевернулись через голову, и я услышал их смех; он был веселым и совсем не обидным. Потом тот, что приплыл позже, сказал:

— Ты можешь пересчитать волны в океане? Ты можешь пересчитать все звезды? Можешь измерить бесконечность? Счет необходим телу, но он мешает духу слиться с бесконечностью. А вы привыкли все считать, и именно это приносит вам самые большие страдания. Ведь любите вы только единицу — это у вас атавизм. Любите только одно солнце, а множество солнц вас пугает. Страдаете, потеряв одного человека, но равнодушны к гибели множества людей…

Я попытался возразить, но внезапно понял, что они правы. Вдруг понял, что в словах его — истина.

— Говорят, некогда мы были очень близки друг другу, — печально продолжил первый дельфин. — Но чем опытнее и подвижнее становились ваши конечности, тем неподвижнее и примитивнее становился ваш дух. Вам мало того, что вы уничтожаете друг друга. Это, казалось бы, должно было вас удовлетворить: для некоторых зверей высшее наслаждение — пожирать свое потомство. Знаешь, как нам тяжело было видеть, что ваши плавающие и летающие дома разрушают друг друга и тонут в океане, а вы становитесь добычей рыб? Когда-то вы хоть против нас не воевали, считая нас друзьями человека, а теперь и нас уничтожаете. За что? Что мы вам сделали? Ведь даже наше мясо вам не по вкусу!