Игорь Белогруд - Продавец попугаев

Теперь в доме часто звучал смех, шуршанье вечерних платьев, звон посуды… Никита Николаевич преобразился. Он приобрёл уверенность и как-то с удивлением обнаружил, что неравнодушен к одной из почитательниц.

И вдруг всё кончилось. Веселье, шум, запах духов — всё исчезло в одно мгновение, будто перегорели пробки.

Яшка, весь день просидевший на люстре, спустился на пол, подошёл к хозяину, сказал «О’кей» и умер. Умер сразу, без конвульсий. Даже белые веки не успели затянуть стеклянные бусины глаз.

И сразу навалилось одиночество, серое, пыльное, мягкое, но с крепкими когтями и бездонной пастью. Исчезли, словно растаяли в воздухе, друзья-приведения и любвеобильные дамы-миражи. Стало горько и стыдно от сознания, что и нужен-то им был вовсе не Никита Николаевич, а его уникальный попугай, вокруг которого так модно вращаться.

Музыкант загрустил, стал забывать бриться и чистить шляпу. Его перевели в третьи скрипки, но он, казалось, этого даже не заметил. Злые языки утверждали, что он начал прикладываться к рюмочке, но это, конечно, было неправдой.

На Птичьем рынке он дежурил все выходные напролёт. Его узнавали. Весёлые продавцы мотыля звали его «скрыпачом» и приглашали в долю. Никита Николаевич рассеяно смотрел и некстати отвечал по-гречески. Он прекрасно понимал, что чудо-попугаи не вылупляются сотнями, как в инкубаторе, но ничего с собой поделать не мог и продолжал упорно ходить на Птичий рынок. Но мужчина в свитере и телогрейке не появлялся. Иногда Никите Николаевичу казалось, что его и не было никогда, а раз не было, то и ждать вроде бы нечего, а то он начинал узнавать его в каждом встречном.

Вечерами, возвратившись в пустую и тёмную квартиру, музыкант первым делом подходил к холодильнику и доставал из морозилки покрытую иголками инея коробку. Под пластиковой помутневшей крышкой угадывались очертания Яшки.

Никита Николаевич никогда не открывал коробку, но каждой своей клеточкой чувствовал, как слиплись и заледенели пёрышки, окаменело худое тельце. Подержав коробку в руках, он нерешительно клал её на место и тихо закрывал дверь. Гасла жёлтая лампочка, и кухня погружалась в темноту.

Каждый день Никита Николаевич давал себе слово похоронить Яшу, и каждый день откладывал. Похоронить близкое существо в одиночку — трудное испытание. Это музыкант познал на себе.

Так прошёл месяц. Отмороженные ноги, кашель, едкий папиросный дым, ругань и насмешки слились в безысходность. А может — в летаргический сон, когда единственной бодрствующей извилиной понимаешь, что и не живёшь вовсе, стараешься проснуться, но не можешь вырваться из липкого забытья.

Но настал день, и Никита Николаевич встретил продавца птиц.

Музыкант, как всегда, дежурил у старых облупившихся ворот. Был снова февраль, взбивавший своею метлой стаи голубых снежинок. Торговый день не задался, и редкие продавцы-полярники сворачивались, группируясь по интересам.

Дверь рыночной блинной хлопала, выбрасывая облака сытного тумана и довольных отобедавших посетителей. Желудок музыканта болезненно сократился. В нём стало гулко и холодно, как в подвале. Никита Николаевич стряхнул с себя снег и пошёл к дверям.

Натопленная уютная блинная встретила его табачным облаком, в котором, как изюм в манной каше, увязали простуженные голоса завсегдатаев.

— Скрыпач! — послышалось со всех сторон. — Загни чего-нибудь по-грецки. Шнобиль-то отморозил! Варежкой разотри, а то к утру как баклажан станет. К нам подходи, мигом согреем…

Никита Николаевич рассеянно кивал, стараясь пробраться к стойке. В общем-то лотошники относились к нему с симпатией, справедливо полагая, что без чудаков мир станет тусклым и неинтересным.

Голоса затихли, переключившись на «вуалехвостов», щеглов и какого-то Ивана Загоруйко, умудрившегося всучить покупателю лайку вместо карликового шпица.

У румяной буфетчицы Кати Никита Николаевич получил тарелочку со стопкой дымящихся оладий, пробился через никотиновую завесу к окну и лоб в лоб столкнулся с продавцом птиц.

— Здравствуйте… — выдавил он. — А я вас искал.

— Зачем? — буркнул мужчина, настороженно оглядывая помятую фигуру Никиты Николаевича.

Торговец попугаями стоял, прислонившись к стене. Его правая нога удобно опиралась на знакомый фибровый чемоданчик. За год белый свитер превратился в серый, а скатавшаяся шерсть неопрятными шариками повисла на локтях и груди. На столе громоздилась пирамида опустошённых тарелочек.

— Да вот… попугая я у вас год назад купил. Умер он.

— Ну а я тут при чём? — строго спросил продавец.

Никита Николаевич открыл было рот, но осёкся, поразившись обыденности мысли. Действительно, причём тут этот небритый мужчина? Чем он мог ему помочь? И Яшка-то к нему, наверно, попал случайно. Может, даже ворованный он…

— Ну а я тут при чём?! — уже с угрозой повторил свой вопрос продавец.

— Сдружились мы… Без Яшки я словно осиротел, — как-то по-детски пожаловался Никита Николаевич. И вдруг его будто прорвало. Сначала смущаясь, а потом от горя набравшись решимости, он высказал всё, что накопилось в его душе.

Взгляд продавца сначала оттаял, потом сделался затравленным и жалким, как у пса, во время игры укусившего своего хозяина.

— Ох и сволочь же я! Подлец! — выдохнул он шёпотом и ударил себя кулаком в грудь. — Скольким людям жизнь искалечил!..

— Что вы! Вы же не виноваты, — подал голос Никита Николаевич.

— Что ты понимаешь, очкарик! — крикнул мужчина и снова ударил себя кулаком. — Виноватее некуда! Ведь знал же, что больше года они не живут, и всё равно продавал!

Наконец он успокоился, оперся взглядом в пирамиду тарелок.

— Я сознаю, что моя просьба абсурдна, — пролепетал Никита Николаевич, не понимая, что происходит. — Но… может быть у вас есть ещё один такой попугай? Я бы его купил. За любую цену.

Мужчина поднял голову и как-то странно посмотрел на музыканта:

— Попугая? Да грош цена всем моим попугаям! Впрочем…

Он нагнулся, подхватил свой видавший виды чемоданчик и с размаху бросил его на подоконник. В фибровых недрах что-то лязгнуло и зазвенело. Продавец щёлкнул замками, откинул крышку и сказал:

— Если подойдёт — бери! Даром отдаю! Может, хоть на душе полегчает.

Никита Николаевич склонился над чемоданом и ахнул. Между ручной дрелью и обрезком ржавой трубы, вперемежку с гаечными и разводными ключами, лежал, поджав лапки, роскошный красно-синий попугай.

— Ой! — сказал Никита Николаевич и уронил стакан с томатным соком.

Попугай стряхнул с себя напильник, оттолкнул крылом водопроводный кран и, поднявшись во весь свой прекрасный рост, перелетел на стол.

— Привет! — деловито сказал он и оторвал загнутым клювом кусок оладьи.