Реймонд Карвер - Собор

Видя, что Карлайл сидит не двигаясь и молчит, она пересела к нему на диван и коснулась рукой его рукава.

— Мистер Карлайл?

— Я понимаю, — произнес он наконец. — Не скрою, с тех пор как вы появились в этом доме, моя жизнь и жизнь детей сильно переменилась. — Приступ головной боли заставил его зажмуриться. — Голова разламывается, — сказал он. — Мочи нет.

Миссис Уэбстер потрогала его лоб рукой.

— Температура у вас все еще держится, надо сбить. Принесу еще аспирина. Я ведь пока здесь, так побуду у вас за доктора.

— Моя жена советует мне записывать свои ощущения во время болезни, — сказал Карлайл. — Считает, что неплохо бы описать состояние человека, которого бьет лихорадка. Чтобы потом прочесть. И обрести некое откровение. — Карлайл криво усмехнулся. На глаза ему навернулись слезы. Он вытер их ладонью.

— Ну так я схожу за аспирином и соком, а потом пойду погулять с детьми, — сказала миссис Уэбстер. — Как видно, лепка им уже наскучила.

Но Карлайл задержал ее, боясь остаться один. Ему хотелось выговориться перед ней. Он откашлялся:

— Миссис Уэбстер, выслушайте меня. Мы с женой долгое время любили друг друга — любили так, как никто на свете. И этих вот малюток — тоже. Думали… уверены были, что вместе и состаримся. И не сомневались, что будем делать то, что нам нравится, и жить рука об руку. — Он покачал головой. В эту минуту ему казалось, что нет ничего печальнее того, что отныне всё они будут делать врозь.

— Хорошо, хорошо, — сказала миссис Уэбстер и погладила его руку.

Карлайл выпрямился и заговорил опять. А дети между тем подошли к дивану. Миссис Уэбстер погрозила им пальцем и прижала его к губам. Карлайл подумал: «Пусть и они послушают. Их это тоже касается». Дети, казалось, поняли, что от них требуют тишины, и, усевшись у ног миссис Уэбстер, даже сделали вид, будто внимательно слушают. Спустя же минуту стали валяться на ковре и хихикать. Но миссис Уэбстер строго посмотрела на них, и они утихли.

Карлайл продолжал говорить. Сначала ему мешала боль в голове, к тому же как-то неловко было сидеть в пижаме перед этой пожилой женщиной, которая терпеливо его слушает. Но потом боль прошла, и он почувствовал себя непринужденней. Свой рассказ он начал с середины — с того времени, как на свет появились их дети. Но затем вернулся к той поре, когда Айлин было восемнадцать, а ему — девятнадцать, когда оба они были влюблены, просто сгорали от любви.

Он перестал вытирать лоб. Облизал пересохшие губы.

— Продолжайте, — сказала миссис Уэбстер. — Мне это все понятно. Говорите, говорите, мистер Карлайл. Иногда это на пользу. Надо иногда человеку высказать то, что наболело. Да и мне интересно вас послушать. И вы душу облегчите. Один раз и со мной нечто похожее случилось, вроде того, что вы о себе рассказываете. Любовь. Вот она какая.

Дети так на ковре и заснули. Кейт держал большой палец во рту. Карлайл все еще продолжал говорить, когда в дверь постучали: это был мистер Уэбстер, он приехал за женой.

— Присядь, Джим, — сказала миссис Уэбстер. — Не будем спешить. Продолжайте, мистер Карлайл.

Карлайл кивнул старику, тот кивнул в ответ и принес из столовой стул. Поставил его рядом с диваном, сел, вздохнул, снял с головы кепи и с усталым видом закинул ногу на ногу. Но как только Карлайл заговорил, опустил ногу на пол. Дети проснулись и, сев на ковре, стали озираться по сторонам. К этому времени Карлайл уже выговорился и умолк.

— Ну вот и славно, — сказала миссис Уэбстер. — Молодчина. У вас хорошая закваска. И у нее, то есть у миссис Карлайл, тоже. Помните об этом. Все у вас будет хорошо, дайте лишь срок. — Она встала и сняла с себя фартук. Мистер Уэбстер тоже встал и надел кепи.

Карлайл проводил их до двери и попрощался за руку.

— До свидания, — сказал Джим Уэбстер и приложил руку к козырьку.

— Желаю вам удачи, — сказал Карлайл.

Миссис Уэбстер сказала, что утром она придет как обычно.

— Отлично! — произнес Карлайл таким тоном, словно уладил важное дело.

Пожилая чета осторожно прошла по дорожке и уселась в грузовичок. Голова Джима Уэбстера нырнула под щиток. Миссис Уэбстер обернулась и помахала Карлайлу рукой.

Стоя у окна и глядя им вслед, он понял: что-то в нем оборвалось. И это «что-то» имеет отношение к Айлин и к его предшествующей жизни. Махал ли он ей, Айлин, когда-нибудь на прощание рукой? Конечно, махал, он знает точно, что махал, только запамятовал. Но он понимал, что это уже прошлое, и чувствовал, что найдет в себе силы смириться с разлукой. Он был уверен, что их совместная жизнь сложилась именно так, как он только что рассказывал. Но она, эта жизнь, уже прошла. И все же память об этой безвозвратно утраченной жизни — как бы он ни отказывался этому верить — станет теперь частью его самого. Точно так же, как память обо всем остальном, что ему довелось пережить.

Он еще раз поднял руку вслед отъезжавшему пикапу. Видел, как пожилые супруги, трогаясь с места, откинулись немного назад. Потом опустил руку и возвратился к детям.

Муж Сэнди не расставался с диваном уже три месяца — с тех пор, как его сократили. В тот день, три месяца назад, он пришел домой бледный и расстроенный. При нем был и сундучок со всеми рабочими принадлежностями.

— Поздравляю тебя с днем святого Валентина, — сказал он Сэнди и поставил на кухонный стол бутылку виски «Джим Бим» и сердцевидную коробку конфет. Потом снял кепку и тоже положил на стол. — Сегодня меня «законсервировали». Что будем делать? А?

Они посидели, выпили, закусили шоколадными конфетами. Потолковали, кем он еще может работать. Но ничего так и не придумали.

— Что-нибудь да подвернется, — сказала Сэнди. Она хотела подбодрить мужа, но ей и самой было страшно.

— Утро вечера мудренее, — сказал он наконец, постелил себе на диване и с тех пор спал только там.

На другой день после увольнения предстояли хлопоты о пособии по безработице. Он поехал в центр, на биржу труда, заполнил бланки, спросил, нет ли работы. Работы не было ни по его специальности, ни по какой другой. Когда он вернулся домой и стал описывать Сэнди жуткую толпу безработных мужчин и женщин, лицо его покрылось испариной.

Вечером он снова расположился на диване. Он вообще стал проводить там все время. Будто нечем ему больше и заняться, раз уж остался без места, подумала Сэнди.

Иногда муж вставал и звонил кому-то насчет работы, а раз в две недели ездил что-то там подписывать и приносил домой пособие. Все же остальное время сидел или лежал на диване. Будто кроме как на диване ему и лечь негде, дивилась Сэнди. Прямо как гость в чужом доме.

Время от времени он просматривал журналы, что она заодно покупала в продуктовом магазине; иногда же Сэнди, придя с работы, заставала мужа за разглядыванием книги под названием «Тайны прошлого», которую она получила бесплатно в виде премии за то, что вступила в клуб книголюбов. Держа книгу в обеих руках, склонив голову над текстом, он, казалось, был погружен в чтение. Но спустя некоторое время Сэнди обнаружила, что он так и застрял где-то на второй главе. Однажды она взяла эту книгу, раскрыла на заложенной странице и прочла рассказ о найденном в Нидерландах человеке, который пролежал две тысячи лет в торфяном болоте. На одной из страниц была помещена фотография. Лоб весь в морщинах, лицо спокойное. На голове кожаная шапка. Человек лежал на боку. Руки и ноги усохли, но в целом он не выглядел страшным.