Александра Окатова - Пять уникальных писателей (сборник)

Мы с Наташкой решили куда-то пойти, идём и попадаем на очень крутой склон, удержаться на нём почти невозможно, он ровный, покрыт зеленой короткой травой и резко, градусов под семьдесят, спускается к обрыву, мы цепляемся за траву, пытаясь удержаться, и я думаю, что зря мы туда пошли, но делать нечего, и мы изо всех сил ногтями, пальцами цепляемся за траву, на наших глазах на склон выезжает, почти прилетает красная блестящая машинка с девушкой за рулем, и мы, молча от страха, от сознания, что сделать ничего не можем, смотрим, как она тут же съезжает в пропасть, на лице у неё ничего не успевает отразиться.

Мы, цепляясь, вгрызаясь ногтями, проходим этот опасный участок и попадаем в магазин одежды с высокими стеллажами, мы выбираем одежду. У меня в руках комплект: нижняя кружевная прямая, длиной до колен, юбка и верх вроде комбинации, тоже из бежевого кружевного полотна. Производства Прибалтики. Подшито плохо, стянуто, я начинаю растягивать подпушку, и нитка лопается, я прохожу руками по всей подпушке, и нитка, которой всё это подшито, периодически лопается, мне делает замечание какая-то женщина, я со знанием дела ей отвечаю, что я сама шью и знаю, что делаю. Проходит Вадим, и я забочусь, чтобы он не заметил, что на мне нет нижнего белья и сверкают мои голые бёдра. Он говорит: ты же уволилась у Андреича? Да, киваю я.

Среди полок с одеждой почему-то еда. И у меня в руках оказывается тарелка с супом типа шурпы: много мяса и густой, ароматный, наваристый, прозрачный бульон, и я не знаю, куда деть эту еду. У меня из рук берет её разбитная такая женщина средних лет, давай я тебе помогу, и выливает бульон из тарелки прямо мне под ноги и говорит, вот теперь всё нормально, я говорю, зачем вы это сделали, не надо было так, и пересыпаю куски мяса в целлофановый пакет и забираю с собой.

С этим пакетом в руках, с добычей, она меня удовлетворяет, я иду по всхолмлённой местности по кочкам, заросшим зелёной травой, к нашим автобусам, я смотрю в пакет и вижу сверху детский тёмно-серый валяный ботиночек, маленький, с чёрной резиновой подошвой, который варился в шурпе вместе с мясом, от него идёт пар, я вынимаю его из пакета и по пути выбрасываю в канавку.

Иду дальше по траве, по кочкам к автобусу. Сзади меня окликают юноша, такой плотный, румяный и с ним худенькая девушка: что это у вас там? Я говорю – фантики, он говорит – отлично, мы любим играть в фантики, давайте сыграем! Несколько раз повторяет, настойчиво: давайте сыграем! Я увиливаю, уворачиваюсь, ведь если начать играть, то обнаружится, что у меня в пакете украденное мясо. На трассе стоят наши экскурсионные автобусы, и я удовлетворённо думаю, что добытое мясо мы с Наташкой спокойно съедим в автобусе. Я рада. У нас есть еда. Парень с девушкой, которые хотели сыграть в фантики, отстали.

На этот раз Бог не одобрил, но и не ругался. Даше самой было бы очень интересно узнать, как Бог употребит этот путаный сон и что означает этот серый, сваренный в бульоне детский ботиночек.

С тех пор как она начала работать на Бога, Даша заметила, что теперь, когда она смотрела на людей или слышала обрывки их разговоров, то видела их жизнь, как будто смотрела о них фильм или читала их дневники, причём это происходило очень быстро. Видела не то, что предъявлялось людьми, а то, что было скрыто.

Обычный разговор немолодой пары вдруг, как ключом, открывал их несчастливую, полную сожалений и взаимных упрёков жизнь. Она видела теперь и таких же, как она, помощников, видела ангелов, например, вчера, когда она вышла на своей выгнутой чёрно-белой дугой станции «Пятницкое шоссе», то заметила на чёрной стороне, что многое говорит посвящённым людям, на холодном мраморе лежало тело, которое покинула душа. Тело без духа было никому не нужно, и только три ангела в милицейской форме спокойно стояли в вольных позах, именно вольность и свобода их поз выдавала в них ангелов.

Человек, которого покинул дух, тоже лежал в свободной позе, и его ничуть не заботили испуганные и любопытные взгляды тел, дух которых ещё не покинул свои бренные оболочки. Души страдали от цинизма своих носителей. Поэтому можно сказать, что бездушные прохожие, а некоторые дошли до предела бесцеремонности и останавливались, чтобы ничего не пропустить из последнего акта чьей-то жизни, и радовались, что не их, а чужой жизни пришёл конец. Странная безрассудная радость, потому что Даше такое зрелище напоминало прежде всего, что и она смертна.

Был ещё один эффект: теперь она смотрела на знакомых людей и не узнавала их. Неожиданно для Даши каждый человек оказался не человеком, а целой вселенной со своим солнцем, со своим космосом, со своим временем, причём время у каждого человека текло по-своему, и пересечься по-настоящему в таких сложных математически и термодинамически условиях становилось задачей невыполнимой, можно было только наблюдать за движением этого бесконечного механизма, шестерни самых разнообразных размеров которого крутились в пространстве с различными разбегающимися скоростями, а в середине этого механизма сидел на табуретке Бог в пижамных штанах и своей излюбленной с карманами вязаной кофте на голое тело и, не жалея своих лёгких, курил, подкручивая загорелыми длинными пальцами латунную ручку-рычаг своей старой музыкальной шкатулки с колченогой грязной балериной, к ноге которой и был присоединён огромный механизм всеобъемлющей вселенной, приводимый Богом в непрерывное движение.

Даша, когда впервые увидела это во сне, то даже не стала отсылать этот сон Г. Б., потому что он и так всё это знает и чего ему об этом лишний раз писать. Она поняла, почему двум людям, считай, двум вселенным, так трудно встретиться в этом неимоверно огромном пространстве, и если, паче чаяния, они встретятся, то трудно понять друг друга и не поломаться, зацепившись друг за друга не предназначенными для этого шестерёнками. Такие размышления очень расстраивали Дашу, и без того разочарованную и потерявшую надежду. Только ответственность, которую Даша чувствовала пред Г. Б., не давала ей заснуть и во сне вставить какой-нибудь прут в самое сердце вселенной по имени Даша, чтобы шестерёнки наконец поломали свои разнокалиберные в зависимости от диаметра зубы и её вселенная прекратила бы свой скрипучий неотвратимый ход. Даша дошла до понимания своей жизни уже так глубоко, что у неё пропало само желание жить. А с таким настроем даже Бог не благословил бы её на работу, которую Даша получила, как она уже сейчас думала, по ошибке.

Окунувшись в свои переживания по поводу работы у Бога, Даша перестала думать о Даниле, и как только она совсем про него забыла, он неожиданно напомнил о себе. Даша отдыхала после рабочей ночи. Это ужасно трудно, отдыхать от работы, которую ты производишь во сне. Данила позвонил в дверь, когда она совершенно этого не ожидала. Она, застигнутая врасплох, побежала открывать как была – в халате на голое тело, наскоро собрав волосы в хвостик, не накрашенная. Когда открыла, обомлела. На пороге стоял Данила, только ему никак нельзя было дать его двадцать четыре, выглядел он на все тридцать пять, как будто он с пятнадцати бороздил океаны и вырос на палубе пиратской бригантины в солёных брызгах с куском солонины в зубах. У Даши зашлось сердце от восторга и ужаса. От любви и страха, это было именно то сочетание, которое всегда влекло Дашу, как хорошую девочку, то есть женщину, к плохому мальчику. Кто не знает этого чувства, тот никогда не испытывал восторга шальной безрассудной беспечной отваги, какую испытывала сейчас Даша. Она наконец окончательно отбросила все свои предрассудки, отшвырнула правила, цепи, верёвки, латы, свой панцирь, свою раковину, туда же полетел ржавый пояс верности и тесный корсет запретов, и отпустила себя на волю. Она подошла к Даниле и, схватив за одежду, втянула его в квартиру, потом развела обеими руками его смокинг, расстегнула рубашку и, раскрыв губы, как будто хотела, а так и было, напиться, как путник, заблудившийся в пустыне, как грешник, прикладывающийся к просфоре и вину причастия, встала на носочки и вышла за пределы собственного тела.