Дэвид Седарис - Теперь нас пятеро

«Тиффани, надеюсь, на каникулах мы с тобой посидим-покурим». «Тиффани, позвони мне летом, сходим куда-нибудь, ужремся в хлам».

Спустя несколько недель после того, как были написаны эти послания, Тиффани сбежала из дома. Ее отыскали и отправили в интернат для трудных подростков в Мэне. Назывался он Élan [2] «Разбег», «порыв», «устремление» (фр.). . Судя по тому, что она потом рассказывала, ужасное место. Домой она вернулась в 1980-м, после двух лет в интернате. С того момента никто из нас не может припомнить ни одного разговора с Тиффани, когда она не заговаривала бы об интернате. Она обвиняла всю семью — мол, сбыли ее с рук! Но ведь ее братья и сестры были ни при чем. Полу тогда было десять лет, мне — двадцать один. Раз в месяц я посылал ей письма. Через год она написала, велела больше не писать. Ну а родители… не могли же они каждую секунду просить у Тиффани прощения. «У нас и другие дети есть, — говорили они в свое оправдание. — Неужели ты думаешь, будто ради кого-то одного из вас мы должны забросить весь остальной мир?»

На четвертый день к нам присоединились Лиза и наш 90-летний отец. В Роли он ходит на велоаэробику. Чтобы он не терял форму, я отыскал фитнес-центр в окрестностях нашего коттеджа и каждый день проводил там некоторое время с папой. По дороге мы разговаривали, но когда забирались на велотренажеры, умолкали, погружались в свои мысли. Фитнес-центр был маленький, не самый оживленный. За залом присматривал телевизор с отключенным звуком. Он был настроен на метеоканал и не давал нам забыть, что на свете ни минуты не проходит без бедствий, в каждый момент кто-то покидает свой затопленный дом или убегает от воронки, которая движется по небу. На выходных я застал папу в комнате Эми: он перебирал фотографии, с которыми расправилась Тиффани. Папа зажал в пальцах обрывок маминой головы на фоне лоскутка синего неба. При каких обстоятельствах был изорван этот снимок? — задумался я. До чего же мелодраматичный жест. Все равно, что швырнуть бокалом об стену. Так ведут себя персонажи в кино. — Страшно, — проговорил отец вполголоса. — Целая жизнь уместилась в одной паршивой коробке. Я положил руку ему на плечо:

— Вообще-то их две. — Ну ладно, в двух паршивых коробках. Однажды после обеда мы все поехали в Food Lion за продуктами. Пока я присматривался к красному луку в овощном отделе, брат подкрался сзади и изо всех сил чихнул, одновременно взмахнув букетом из мокрой петрушки. Почувствовав на затылке капли, я обмер — подумал, что на меня чихнул какой-то тяжелобольной незнакомец. Розыгрыш что надо, вот только брат заодно обрызгал какую-то индианку, стоявшую слева от меня. Она была в красном, как кровь, сари, так что вода попала ей не только на шею и поясницу, но и на голую руку. — Извини, приятель, — сказал Пол, когда индианка в ужасе обернулась. — Я просто над братом подшутить хотел. Звякнули бесчисленные тонкие браслеты: женщина провела рукой по затылку, стряхивая воду. — Ты назвал ее «приятель», — сказал я Полу, когда индианка отошла подальше. — Серьезно? — переспросил он. Эми передразнила его, один-в-один:

— Серьезно?

Пола (совсем как меня) по телефону часто принимают за женщину. Он тут же принялся рассказывать, как недавно у него сломался фургон. Вызывает он эвакуатор, а диспетчер говорит: «Сейчас подъедем, зайка». Пол загрузил в тележку арбуз и обернулся к своей дочери:

— У Мэддиного папки голос совсем, как у мамки, но Мэдди-то знает: это ничего не меняет, да? Мэдди захихикала, стукнула его по животу, а я подивился этому панибратству. Наш отец был в семье властью, а Пол для дочки — скорее товарищ по играм.

Когда в детстве мы ездили на море, примерно на четвертый день папа говорил: «Эх, хорошо было бы купить тут свой коттедж». В нас просыпалась надежда, но папа тут же заговаривал о практической стороне дела. Возражения были серьезные: покупка дома, который рано или поздно унесут ураганы, — не лучшее применение деньгам. И все же нам страшно хотелось иметь свой коттедж. В детстве я поклялся себе, что однажды сам куплю дом у океана и он будет для всех: пусть только соблюдают мои драконовские правила и никогда не устают меня благодарить. И вот в среду утром, в самый разгар нашего отпуска, мы с Хью обратились к риэлтору по имени Филлис, и она организовала нам несколько просмотров. В пятницу мы вызвались купить коттедж на первой линии пляжа, недалеко от того, который мы арендовали. Хозяин принял наше предложение еще до заката. За ужином я сделал официальное заявление. Реакция не стала для меня неожиданностью. — Стоп… одну минуточку, — сказал папа. — Тут нужно все трезво взвесить.

— Я уже взвесил, — сказал я. — Ну хорошо, а сколько лет крыше? Сколько раз ее меняли за последние десять лет? — И когда мы можем въехать? — спросила Гретхен.

Лизу интересовало, можно ли взять с собой собак, а Эми — как называется дом. — На данный момент — «Славное местечко», — сообщил я, — но мы его переименуем. Мне всегда казалось, что идеальное имя для приморского коттеджа — «Море по колено». Но в этот самый момент меня осенила идея получше: — Назовем его «Судно». Отец положил свой гамбургер обратно на тарелку:

— Не смей. Как можно?! — Почему? — запротестовал я. — Лучше не придумаешь. Название морское, как полагается, а если с двойным смыслом — тем лучше. Я напомнил, что этим утром мы видели коттедж под названием «Рыба пила», но папа скривился.

— А если назвать его «Тиффани»? — спросил он.

Наше безмолвие означало: «Давайте притворимся, что мы ничего не слышали». Отец снова подцепил гамбургер с тарелки:

— А по-моему, мысль отличная. Лучший способ почтить ее память. — Если так ставить вопрос, можно было бы назвать его в честь мамы, — сказал я. — Или одну половину в честь Тиффани, другую — в честь мамы. Но это же дом, а не могильная плита. И с названиями других домов не будет гармонировать. — Не говори чушь, — возразил папа. — Чтоб наша семья гармонировала с другими? Нам, Седарисам, это чуждо. Ввязался Пол — предложил название «Хрен китовый». В варианте Эми упоминалось слово «шкипер», а вариант Гретхен был еще похабнее. Лиза поинтересовалась: — А чем плохо нынешнее название? — Нет, нет, нет, нет, — сказал отец. Видно, запамятовал, что решать не ему. Спустя несколько дней, когда у меня прорезался синдром раскаяния покупателя, я спросил себя: «А может, я купил дом только ради того, чтобы сказать: «Смотри, это же легко! Никаких сомнений и колебаний. Никаких осмотров септика. Просто порадуй свою семью, а детали утрясешь попозже».

Купили мы двухэтажный коттедж, построенный в 1978-м. Стоит он, как и подобает, на сваях. Террас две: верхняя и нижняя, обе обращены к океану. До конца сентября коттедж был сдан жильцам, но Филлис разрешила нам зайти и показать его родне. Мы проделали это на следующее утро, после того как съехали из своего арендованного коттеджа. Когда связываешь себя обязательством купить дом, он непременно начинает выглядеть совсем иначе: как правило, хуже. И вот, пока другие носились вверх-вниз по лестнице, чтобы застолбить свои будущие спальни, я обнюхал вентиляционную решетку. Повеяло плесенью. Дом продавался с мебелью, так что я мысленно провел инвентаризацию кресел Barcalounger и массивных телевизоров, от которых мне когда-нибудь придется избавляться, а заодно от покрывал с ракушками и подушек с якорями. — Я хочу приморский коттедж в железнодорожном стиле, — объявил я. — Поезда на занавесках, поезда на полотенцах — ничего не упустим. — Ох, братец, это уже чересчур, — простонал отец. Мы наскоро обговорили план отпраздновать здесь День благодарения. Затем семья распрощалась, разбилась на несколько групп и разъехалась по собственным домам. На берегу дул бриз, но, едва покинув остров, мы въехали в зону полного безветрия. Жара усиливалась, и вместе с ней нарастала какая-то всеобъемлющая подавленность. В 1960-70-х на обратном пути в Роли мы обычно проезжали мимо Смитфилда. И мимо щита «Добро пожаловать на земли ку-клукс-клана», который высился в окрестностях этого города. На сей раз мы поехали другой дорогой, которую присоветовал брат. Хью вел машину, отец сидел на переднем сиденье, я съежился на заднем, рядом с Эми. Всякий раз, когда я поднимал голову, мой взгляд упирался в то же самое соевое поле или низкое шлакобетонное здание, которое мы вроде бы миновали двадцатью минутами раньше.