Грэм Свифт - Близорукость

Видите ли, близорукость, обычно, даёт о себе знать в отрочестве. (Ага, значит это у меня уже давно, но значит я никогда не видел мира таковым, каков он есть на самом деле.) — И достигает своего предела после двадцати. К ней привыкаешь. — (Привычка — вторая натура.) — Думаю, ваше зрение не ухудшится в ближайшие годы. — Он откидывается на спинку стула. — В общем-то, принимая во внимание возраст, ваше зрение может улучшиться. Видите ли, с годами люди видят всё хуже на близком расстоянии — очки для чтения и прочее. Таким образом, они становятся, в какой-то мере, дальнозоркими. Но если у вас близорукость, то один дефект зрения как бы компенсирует другой. Так что, в целом, зрение улучшается.

Я вымученно улыбаюсь глазнику. Он почему-то начинает мне нравиться.

И вот тогда-то, после той встречи с Хоганом, я задумался. Я начал, как говорится, шевелить мозгами. Дети в школе; домой уже могут вернуться сами; я на работе; весь вторник и четверг — делай, что хочешь. Допустим, Хелен никуда не торопится после занятий, и Хоган тут как тут:

— Как насчёт ленча, госпожа Шарп?

Допустим, они перекусили, а что потом?. Или это ещё один симптом приближающейся старости? Прогрессирующая паранойя. Эта преувеличенная настороженность ко всему, что не способен толком различать, ко всему, что ускользает от тебя. Как на службе, где мне всё время кажется, что стоит мне выйти, как они начинают шептаться:

— Бедолага Шарп. всё проморгал. так и просидит за своим столом до пенсии…

Это навязчивое чувство, что на глаза тебе надели шоры.

Случайное ли это совпадение, что как раз в это время Хелен, казалось, была постоянно погружена в собственные мысли, и чтобы дождаться её ответа на любой вопрос, мне приходилось дважды, а то и трижды переспрашивать? Всего-навсего совпадение, что на мои ласки в постели она отвечала обычной отговоркой: я, мол, устала? Хотя на самом деле она имела в виду вовсе не свою усталость (в конце концов она посещала "Группу здоровья"), а мою.

А может, она и впрямь была усталой. Выжатой как лимон. Особенно вечером в четверг.

Хоган. Разве можно допускать подобное? Все эти домашние хозяйки среднего возраста, обтянутые гимнастическим трико.

Знаете, что я решил? Я решил воспользоваться собственным носом. Что ещё остаётся, если глаза беспомощны? Я обнюхивал жену, её одежду, нашу постель, диван в гостиной, заднее сидение нашей машины. Носом, носом, носом, как собака, забыв про всякий стыд. Такова судьба всех, кого снедают подозрения. Даже тех, у кого острое зрение.

— Да, господин Шарп, ваше зрение вполне может исправиться. но пока что. очки.

Глазник обнадеживающе улыбнулся, взглянул в регистрационную карточку.

— Вот ваш рецепт. Через две недели будут готовы. Мой секретарь поможет вам выбрать оправу.

Ну что ж, пора и мне вставать с чёрного кожаного кресла. Но я медлю. Мне нравится этот кабинет; его атмосфера конфиденциальности; его полутьма — как в чреве; головоломная таблица с подсветкой.

Все еще с улыбкой на лице, слегка нетерпеливой, слегка насмешливой, словно желая сказать: "ну, а теперь поговорим, что же вас в самом деле тревожит".

— Чем могу ещё служить, господин Шарп?

Внезапно кабинет вновь преображается. На этот раз это уже не классная комната с доской. Кто-то словно нажимает на невидимую кнопку, и чёрное кресло обретает форму кушетки. Место полки с инструментами занимает полка с фолиантами в кожаных переплётах. Там, где висела таблица, виднеется неброская картина — натюрморт или пейзаж в мягких тонах. Он сидит возле кушетки, подперев кулаками подбородок.

— Так вы полагаете, ваша жена на самом деле. с этим Хоганом. Понимаю, понимаю. продолжайте.

Какие чудеса открываются глазам благодаря двум кусочкам стекла! Две недели назад, в субботу, я забрал очки. Весь уикенд я чувствовал себя человеком, которого чудом исцелили. Я был одержим лишь одним желанием — вдоволь насмотреться. Прежде я никогда не замечал, что зимой у деревьев так много веток и веточек. Не замечал, что трава — вовсе не сплошной зелёный ковёр, а ряды маленьких отточенных копий. Не замечал, что очертания крыш и труб на фоне февральских сумерек могут быть такими изящными.

Не замечал, что у каждого человека свой силуэт — отчётливый, ни с чем не сливающийся…

До чего ж великолепное изобретение: очки. Даже лучше сказать — окуляры. Как быстро с ними завязываются отношения. Как быстро они становятся твоими спутниками, верными друзьями — защитниками, оружием, утешением. Как быстро ты овладеваешь всеми маленькими хитростями: смотреть поверх очков, из-под очков, снимать их, а сняв, помахивать ими, протирать их, дышать на них, насаживать на нос. Куда там сигаретам!

Но, нет, я вовсе не забыл. Очки были также ярлыком, биркой, объектом презрения. В понедельник, придя на службу, я ожидал услышать: "Привет, четырёхглазый! Только костылей твоим глазам и не хватало".

А потом наступил вторник. Я всё рассчитал. На работе взял выходной, но Хелен об этом не сказал. Одел костюм, в котором я всегда хожу на службу. Вышел из дому, как всегда, утром. Но к поезду не пошёл. Четыре бесконечно длинных часа я проболтался, убивая время — сперва в кафе потом в библиотеке. Но в 12.15, когда занятия в "Группе здоровья" заканчиваются, я был на месте (очки тщательно протёрты, вместо маски — газета), у окна паба "Корона", как раз напротив ее института.

Появились одноклассницы моей жены. Их можно было узнать сразу: нелепые, преувеличенно резвые создания. Счастливые женщины, вновь почувствовавшие себя школьницами. Они о чём-то оживлённо говорили и совсем не спешили разойтись. Их было пятнадцать или чуть больше. Трое из них прямиком направились к пабу. Вскоре они уже стояли позади меня, попивая лимонный сок и пиво. Хелен не было. Я взмок. Внезапно одна из вращающихся дверей Института открылась, и из проёма выскользнула Хелен, почти робко, слегка наклонив голову, словно животное, выпущенное из клетки. И чья же рука придерживала дверь? Из-под чьей мощной груди вынырнула моя жена? Это был Хоган. Троица за моей спиной, увидев Хелен и Хогана, оживлённо заверещала. На моей спине проступил холодный пот.

Неужели они тоже зайдут в паб? Нет, они повернули направо и пошли рядом по тротуару. Левой рукой Хоган держал спортивную сумку, правой помахивал в воздухе. Я встал, так и не допив пива, неуклюже протиснулся сквозь толпу женщин с кружками и вышел на улицу.

Они шли по противоположному тротуару; я крался за ними. Благодаря машинам, припаркованным вдоль тротуара, меня не было видно. Или новые очки делали меня невидимым? Пройдя три десятка метров, Хоган засунул руку в карман и вытащил ключи. До чего всё точно и просто! Они остановились возле машины, такой приземистой, компактной и миниатюрной что, казалось, Хоган в нее не влезет. Хоган обошёл машину и открыл дверцу. Он бросил сумку на заднее сидение и устроился у руля. На мгновение поднял голову и повернулся вполоборота ко мне. Моё новое оптическое оружие не выявило никаких изъянов в его лице, покрытом стойким загаром. Решительные губы. Мужественная челюсть. О, господин Хоган был господином Идеалом, да, господином Всегда-в-Расцвете.

Читать дальше