Малколм Брэдбери - Класс обучения взрослых

Одна за другой пролетали недели, и у него закралось подозрение, что в сущности им непонятно то, что он хотел им сказать, когда толковал про «Четыре квартета», [*Самая, пожалуй, известная поэма Т.С.Элиота (1888–1965), английского поэта американского происхождения] жонглируя тонкостями различных интерпретаций и вычленяя несколько стадий визионерского видения. Странно было то, что ни один не перестал посещать занятий, кроме одного отъявленного прогульщика, возражавшего против включения Элиота в программу по политическим мотивам — в группе его недолюбливали. С другой стороны, то, что говорили они, как будто не имело никакого отношения к тому, что говорил он. Зачастую казалось, что, сидя с трех сторон этого длинного стола, они в промежутках между его рассуждениями понемногу давали ход собственным мыслям.

Стюарт Трис веровал в просвещение; несмотря ни на что он был убежден в его великой полезности. Но когда он приходил сюда после университета, его мучила какая-то тревога, уверенность исчезала. Дело было, разумеется, ясное: единственный, кто поспевал за ним, это Луис Бейтс. Бейтс был одним из его университетских студентов-новичков, чудаковатый и упрямый первокурсник, он был постарше своих сокурсников. Трису иногда действительно казалось, (а также, думал он, и Бэйтсу), что он был единственный первокурсник в университете. Основательница секты христианской науки миссис Мэри Бейкер Эдди предупредила как-то своих последователей, что им воспрещается осаждать ее дом и дорожку, ведущую к дому; Трис чувствовал, что необходимо внушить это и Бейтсу. Ибо Бейтс преследовал его с поразительным упорством, возникая в самых неожиданных местах: на встречах иностранных студентов во время уикэнда, на коктейлях преподавательского состава, в книжной лавке, на пороге жилищ многих факультетских сотрудников. Когда он появился на первом занятии этой группы, Трис сказал Бейтсу, что у него хватает работы и по университетскому курсу, без занятий учебного курса для взрослых. «Ну, — ответил Бейтс, задумчиво облизывая губы, — мне кажется, в курсе на диплом с отличием мы не уделяем должного внимания современным писателям, которые, как бы то ни было, переводят современный опыт — а для нас это первичный опыт — на язык литературы. Это просто одно из моих убеждений». Трис вынужден был признать известную справедливость этих слов, так что Бейтс внес плату за обучение и стал посещать занятия, неделя за неделей с серьезным видом просиживая часы, одобрительно кивая головой с высоким лбом при наиболее удачных наблюдениях и злясь на своих более слабых собратьев. Остальная часть группы не вполне разделяла его взгляды относительно первичного опыта. Им было интересно, но впечатление создавалось такое, словно писатели скорее раздражали их, а критики — и того больше, и, хотя они с уважением относились ко всему, что говорил Трис, ему временами казалось, что уважали они его главным образом за две вещи: за то, что свою чашку чая — его подавали ровно в середине двухчасового занятия — он получал бесплатно, тогда как остальные платили по четыре пенса, и за то, что он действительно мог зарабатывать на жизнь подобным делом.

В результате такого анализа группы, на последних занятиях Трис несколько изменил свою методику. Вместо того, чтобы работать с каким-нибудь из крупнейших произведений, анализируя его строка за строкой, академически ссылаясь на Донна [*Джон Донн (1573–1631) — английский поэт] и Джесси Уэстон [*Джесси Уэстон (1870–1928) — автор научных комментариев о мифе короля Артура], он обуздал ученый пыл и попытался прибегнуть к тому, что не без претензии называл сократическим методом. Означало это то, что он читал в классе стихотворения или отрывки из прозаических произведений, а потом задавал вопросы. Сегодня он начал со стихотворения Одена [*У.Х.Оден (1907–1973) — английский поэт] «Пройтись я как-то вышел». Вытащив из портфеля рулон отпечатанных на ротапринте копий стихотворения, он пододвинул их к сидевшим ближе к нему студентам.

— Передайте их, пожалуйста, по всему столу, — попросил он.

Поднялась возня: все хватали листки и в зачарованном оцепенении разглядывали их; они неизменно извлекали максимум удовольствия из учебных пособий, а когда он писал на доске такие слова, как «свободный стих», по классу проносился ропот благоговейного восторга.

— Хотите, чтобы я прочел это вслух? — спросил он.

— Да, — ответила сидевшая ближе к нему домохозяйка, — а я буду делать разметку карандашом.

— Я ведь раздал вам этот текст на прошлой неделе, не так ли? — спросил Трис.

— Разве он раздавал? — спросила одна из дам.

— Да, по-моему, вы раздавали, — сказал страховой агент.

— Вы просили прочесть его к этому занятию, — произнес один из представителей богемы.

— И вы прочли? — спросил Трис.

— Да, — сказал представитель богемы.

— Нет, — ответили остальные.

— Я собственно тоже, — сказал представитель богемы.

— Ну, думаю после Элиота оно покажется вам довольно легким и простым. Так что просто послушайте, а потом скажите мне, какова цель этого стихотворения, что в нем говорится и почему говорится так, а не иначе. Следите за интонацией, языком и стихотворной формой.

Затем Трис прочел стихотворение. Последовало молчание.

— Ну, что вы об этом думаете? — спросил Трис.

— Я бы так сказал, — произнес через минуту один, учитель, — он настоящий поэт.

— Почему? — спросил Трис.

— Мастер, превосходный мастер стиха, — ответил учитель, — он в точности знает, что он делает, как расставить слова и так далее.

— Так. Хорошо. Ну, а что, по-вашему, оно значит? Насколько ясно выражен его смысл?

— А вы можете сказать, что значит то или иное стихотворение, — ввернул представитель богемы. — Кто это сказал, что стихотворение вообще не должно ничего значить, оно должно быть?

— Маклиш, [*А. Маклиш (1892-) — американский поэт] — ответил Трис, — но из этого вовсе не следует, что оно не имеет никакого смысла, который можно было бы выразить словами.

— Мне оно не понравилось, — сказала одна из дам.

— Почему же?

— Оно жестокое, — ответила дама, — и нечестное.

— А почему бы ему не быть жестоким? И по отношению к кому оно жестоко?

— Я в точности не знаю, — сказала дама, — просто оно звучит жестоко.

— Оно должно быть жестоко по отношению к кому-то.

— Ну, тогда мне кажется, — ко всем. По-моему, он обвиняет меня в том, что я зря потратила жизнь, а людям такое не говорят.

— Но ведь в определенном смысле, разумеется, почти вся литература говорит это? Арнольд [*Мэтью Арнольд (1822–1888) — английский поэт и критик.] как-то заметил, в своей основе поэзия есть критика жизни, и мы, конечно, ждем от литературы чего-то большего, нежели развлечения. Мы полагаем, что она должна отражать природу и обязанности человека, не так ли? И что она затронет нас где-то на очень глубоком уровне нашего опыта? Создание и чтение литературы — форма высокоразвитой цивилизации, и вся великая литература — это свидетельство ценности человека и критика отклонений от высших форм бытия.

Читать дальше