Александр Левитов - Беспечальный народ

Действительно, шут, выброшенный сейчас кабачною дверью, был весь оборван и окровавлен. Стремительно понесся он вдоль шоссе, вытирая с лица кровь рукавом рубахи. По следам его с невообразимой галдой гналась пьяная приятельская ватага, все опрокидывая на своем пути.

– Черти! – кричали стаптываемые этой ватагой. – Когда на вас угомон-то будет?

– Што ж нам? Ай мы не в своей державе?.. Стр-ра-нись! Подавим всего… Ха, ха, ха!

Как бы прощаясь с буйно проведенным днем, улица, несмотря на то, что делалась все темнее и темнее, буйствовала все больше и больше. Перед каким-то холстинным шатром, украшенным вывеской, говорившей, что здесь «Беспроигрышная староскопическая лытарея», волновалась целые массы народа. Лытарея была освещена лампами, чрез что получалась полная возможность видеть, как внутри ее некоторый бравый детина в красной рубахе и высоких козловых сапогах показывал публике в стереоскоп веселые фотографии, заставлявшие ее покатываться со смеха, и как он с ухарскими прибаутками вручал различным «господам купцам, кавалерам и фрейлинам» выигранные ими вещи. В то же время другой точно такой же детина с отличным успехом разжигал игрецкий задор своих посетителей, погромыхивая им на гармонике мотивчики таких забирательных свойств, что некоторые из предстоявших госпож фрейлин вламывались в амбицию и говорили виртуозу: «Ты, однако, свинья, не очень охальничай…»

– Пущаю-с теперича, достопочтенная публика, в прахтику вот эфтот самый серебряный самовар, – речитативом покрикивал раздаватель билетов. – Кушали из с-сево самовара три графини… Вот бы вам его, Грунечка, выиграть-с. Ведь вы тоже Графена-с! Возьмите билетик-с на счастье-с.

Грунечка фыркает и с негодованием вывертывается из дюжих лап лотерейщика. Предстоящие хохочут, – целые десятки рук протягиваются к стойке с деньгами. Вот зажужжало лотерейное колесо, – публика, взявшая билеты, стихла в ожидании выигрыша серебряного самовара, – и только задние ряды ее галдят по-прежнему, восторгаясь музыкантом, который снова голосисто и бойко грянул на гармонике:

– Хороши! – вторит толпа песеннику. – Это точно, что очень прелестны. Ха, ха, ха! Экой черт! Ведь придумает же…

– На том стоим-с! – скромно отвечает поэт…

– Подходите, подходите, молодцы! – раздается речитатив. – Идет в эту самую аллегру персицкой ковер из пуху райских птиц…

– А веселое тут у вас место, – доносится до меня тихий разговор с лавочки соседнего дома, – только буйства много.

– Буйства? – защищает кто-то, скрытый ночью. – Какое же это такое вы буянство увидали? Точно что места у нас веселые, но буянства нет… У нас испокон веку так!..

– Тихо? А это вон в кабаках-то что делают? Везде краулы кричат, песни орут…

– Да это что же? Это так, мужики, от скуки играют, – бабы теперича, какие ежели запивают, тоже с ними по кабакам и трактирам сидят. Так ведь это что же? Делать дома нечего, вот они и пьют. У нас так испокон веку, милая барыня!..

– Да чем же вы живете-то? Ведь ты же мне сама сказывала, что мужики у вас ни пахотой, ни торговлей, ни рукомеслами никакими не занимаются; бабы шить не умеют. Чем же вы кормитесь-то?..

– А мы, барыня, – с поучительной лаской, направленной как будто к беспонятному ребенку, говорил защищавший голос, – мы, сударыня ты моя, кормимся от вашего брата, потому как приезжают к нам господа для вольного воздуха… Опять же город близко; и у нас там, милая ты моя, милостивцы заведены… По шоссе опять много всякого народа и ходит и ездит. Ну, значит, от другого…

Тут я услышал голос дяди Листара, расхваливший меня кому-то самым лестным образом:

– Н-не-ет, мил-лый! Я тебе прямо говорю (ты знаешь, врать тебе я ни за что не буду!): у меня жилец не такой! Мой жилец семь офицерских чинов произошел. Я, к примеру, все эти его жалованные граматы сам видел. Он сказал мне: «Дядя Листар! Как я тебя полюбил, то вот читай мои граматы», – и сичас из своих рук стакан рому. Как же? Сосватан в Питере на полковницкой дочери, – кр-раса-вица!..

«Господи! Что это он? К чему?» – думал я, зная, что, кроме меня, у дяди Листара жильцов ни одного человека нет.

– Вот бы такого-то господина попросить! – послышался заискивающий голос. – Я ведь, признаться, и не виноват почитай в эфтом деле… Это все вон Киндяковы поделали, потому кондухтор этот, какого они схватили, у меня детей крестил. Сам рассуди: ну стану я такого человека беспокоить?..

Но нисколько не слушая своего компаньона, дядя Листар, наподобие дикого коня, несся все дальше и дальше с своей импровизированной поэмой про жильца, прошедшего семь офицерских чинов. Пропустив мимо ушей приятельскую просьбу, он продолжал:

– Сичас эта самая невеста – полковницкая дочь – приехадчи ноне из Питера, доложилась ко мне: «Дядя Листар! Сбереги ты моего жениха, я на тебя надеюсь. В ем, – рассказывает мне, – ума посажено – беда…» И сейчас же мне фунт чаю – и ручку дает целовать. «На, говорит, целуй мою ручку, потому я полковницкая дочь…»

– Ах! – дрожа от волнения, умолял слушатель дяди Листара. – Вот бы такого-то попросить… Помоли его за меня, дядюшка Листар Максимыч, – я для тебя ничего не пожалею!..

– Угощай иди! – отрезал дядя Листар. – Н-но н-не р-ру-чаюсь!.. Ах! каково он у меня высокого обхожденья!.. Я уж на что, кажется, с какими знаком, а и то его боюсь… Потому, я тебе прямо говорю, он милослив, но зато, ах, как строг!.. Ежели для беззаконных, – избави боже…

В противоположном кабачке сейчас же после этого разговора хлопнула дверь, чем поэма эта и закончилась…

– Так вот так-то, милая барыня, мы здесь и живем, – опять возобновилась интересовавшая меня беседа у соседнего дома, заглушённая было громким голосом моего хозяина. – Так вот и живем. От того, говорю, щипнешь, от другого щипнешь. А буйства нет у нас! Потому из чего нам буянить? Мы знаем, что господа нас не минуют, – поэтому мы совсем без печали… О чем печалиться-то? Печалиться-то сам бог не велел…

– Аристарх! Аристарх! слушай! – кричал в кабаке буйный женский голос. – Веди меня сичас к твоему барину. Я с ним по-французски… Вот слушай:

Или по-немецки… Я тоже могу. Меня учили… Слушай!

– Ну а какая от тебя награда за это будет? – осведомлялся Лист ар.

– Нет, стой! Слушай! Вот я тебе по-немецки:

– А я тебя спрашиваю, какая мне за это будет награда? Ты одно возьми в толк: ведь он об семи чинах…

– Я сама благородная… – пьяным дискантом рекомендовалась женщина…

– Листар! Что я тебе говорю, – слушай! Кажется, ты меня довольно знаешь, – вмешался в этот разговор еще другой, тоже женский голос. – Как ты, такой благородный мужчина, и с этой несчастной дела имеешь? Ну куда ты ее поведешь? Кажется, ты знаешь, как я образованна: и по складам и по толкам не хуже кого понимаем! Прислушайте, господа! Кто кого образованнее: Я червь-есть-че-слово-твердо-наш-аз – на-глаголь-он – го-он-твердо-цы-аз – ца-добро-он-червь-ерь – чь…