Алексей Писемский - Старческий грех

– Вам-то пуще негде взять.

– Много у меня; ты считал в моем кармане-то.

– Известно, что считал. Умрете, все ведь останется, – сказал Иосаф, уже вставая.

– Умрешь и ты! Что ты меня этим пугаешь! Молодой ты человек, пришел к старику и огорчаешь его. Для чего! – вскинулся на него хозяин.

– С вами, видно, не сговоришь, – проговорил Иосаф и пошел.

– Да нечего: стыдно! Стыдно! – стыдил его хозяин.

Выйдя от Фарфоровского и опять пройдя двором и огородами и перескочив через забор, Иосаф прямо же пошел еще к другому человечку – сыну покойного и богатеющего купца Саввы Родионова. Сам старик очень незадолго перед смертью своею, служа в Приказе заседателем, ужасно полюбил Иосафа за его басистый голос и знание церковной службы. Каждое воскресенье он звал его к себе в гости, поил, кормил на убой и потом, расчувствовавшись, усиленнейшим образом упрашивал его прочесть ему, одним тоном, не переводя духу, того дня апостола, и когда Ферапонтов исполнял это, он, очень довольный, выворотив с важностью брюхо, махая руками и почти со слезами на глазах, говорил: «Асафушка! Мой дом – твой дом! Сам умру – сыну накажу это!..» Но, увы! Иосафу и в голову не приходило, что сын этот вовсе не походил на своего папеньку, мужика простого и размашистого. По своей расчетливости, юный Родионов был аспид, чудовище, могущее только породиться в купеческом, на деньгах сколоченном сословии: всего еще каких-нибудь двадцати пяти лет от роду, весьма благообразный из себя, всегда очень прилично одетый и даже довольно недурно воспитанный, он при этом как бы не имел ни одной из страстей человеческих. У него, например, был прекрасный экипаж и отличные лошади, но он и того не любил. Жил он в целом бельэтаже своего огромного дома с мраморными косяками, с новомодными обоями, с коврами, с бронзой, с дорогою мебелью; но на всем этом, где только возможно, были надеты чехлы, постланы подстилки, которые никогда не снимались, точно так же, как никогда ни одного человека не бывало у него в гостях. Аккуратнейший в своей жизни, как часовая машина, он каждый день объезжал свои лавки, фабрики. В субботу обыкновенно разделывал всех мастеровых сам, и если какому-нибудь мужику приходилось с него 99 1/2 копейки, то он именно ему 99 1/2 и отдавал, имея для этого нарочно измененные денежки и полушки. В отношении значительных лиц в городе Родионов был чрезвычайно искателен; но это продолжалось только до первого приглашения к какому-нибудь пожертвованию. Напрасно тут его ласкали, стращали, он откланивался, отшучивался, но не подавался ни на одну копейку. Даже ни одной приближенной женщины он не имел у себя, и когда, по этому случаю, некоторые зубоскалы-помещики смеялись ему, говоря: «Что это, Николай Саввич, хоть бы ты на какую-нибудь черноглазую Машеньку размахнулся от твоих миллионов», – «Зачем же-с это? Женюсь, так своя будет», – отвечал он обыкновенно. Кто бы с ним ни говорил, особенно из людей маленьких и почему-либо от него зависящих, всякий чувствовал какую-то смертельную тоску, как будто бы перед ним стоял автомат, которого ничем нельзя было тронуть, ничего втолковать и который только и повторял свое, один раз им навсегда сказанное.

В светлой, с дубовой мебелью, передней его Иосаф нашел старого еще знакомца своего, любимого приказчика покойного Саввы Лукича, совсем уж поседевшего и плешивого.

– Здравствуйте, батюшка Иосаф Иосафыч, – сказал тот, тоже признав его.

– А что, хозяин дома? – спросил Ферапонтов.

В ответ на это старик вынул из кармана круглые, старинные часы и, посмотрев на них, произнес:

– Теперь еще нет, а через двадцать минут будут дома!

– Да верно ли это?

– Верно… Это уж у нас верно! – отвечал старик.

В голосе его в одно и то же время слышалась грусть и насмешка.

Чрез двадцать минут Родионов действительно приехал.

– А, здравствуйте! Сюда пожалуйте, – сказал он, увидев Иосафа и проходя скорым, деловым шагом.

Далее, впрочем, залы он не повел его, а, остановившись у дверей в гостиную, небрежно облокотился на нее.

– Что скажете? – спросил он.

– Я к вам, Николаи Саввич, с просьбой, – начал Иосаф, переминаясь с ноги на ногу.

– Слушаем-с! – произнес Родионов.

Ферапонтов рассказал ему откровенно и подробно положение Костыревой.

– Так-с, понимаем, – проговорил Родионов, все как-то гордей и бездушнее начиная смотреть.

– А между тем из именья… – продолжал Иосаф убедительнейшим бы, кажется, по его мнению, тоном, – есть там покупщики – купить лес и мельницу, так что вся недоимка сейчас бы могла быть покрыта.

– Так, так-с!.. – повторял Родионов и как бы от нетерпения принялся качать ногою.

– Не можете ли вы, – договорил, наконец, Иосаф, – одолжить ей на какие-нибудь полгода две с половиной тысчонки, а что это верно, так третью тысячу я за нее свою вношу.

– Денег-то у меня таких нет-с, – отвечал наглейшим образом Родионов.

Иосаф даже попятился назад и усмехнулся.

– Как нет… помилуйте. В одном Приказе у вас лежит во сто раз больше того…

– Что-что лежит? Те деньги на другое нужны… Что тебе надо? – крикнул вдруг Родионов, переменив тон и обращаясь к оборванному мужику, который вошел было в переднюю и робко пробирался по подстилке.

– Я, Миколай Саввич, пропорцию свою, выходит, теперь выставил, – заговорил мужик, прижимая к сердцу свою скоробленную руку.

– Ну, и прекрасно.

– Управляющий ваш тоже теперь говорит: ступай, говорит, к Миколаю Саввичу.

– Зачем же к Николаю-то Саввичу?

– Так как тоже, выходит, время теперь спешное: хоша бы тоже запашка теперь идет… хлебца мы покупаем.

– А вам что сказано при заподрядках? – спросил Родионов, устремляя на мужика свой леденящий душу взгляд. – Что сказано?

– Мы тоже, ваше степенство, хошь бы и наперед того, завсегда, выходит, ваши покорные рабы, – ломил между тем мужик свое.

– Да ты мне за деньги-то всегда покорен. Что ты меня тем ублажаешь. Нечего тут разговаривать… пошел вон!

– Так как тоже на знакомстве выходит; вон хошь бы и Калошинский барин; хорошо, говорит, везите, говорит, я, говорит, покупаю.

– Ну, коли покупает, так и ступай к нему. Убирайся.

Мужик, однако, постоял еще немного, почесал у себя затылок и потом неторопливо поворотил и пошел назад.

– У богатых, указывают, денег много, – снова обратился Родионов к Иосафу, – да ведь у богатого-то человека и дыр много; все их надобно заткнуть. Тебе что еще?.. – крикнул он опять на высокого уже малого, стриженого, в усах, и с ног до головы перепачканного в кирпиче, который как бы из-под земли вырос в передней. – Кто ты такой?

– Солдат… печник, ваше благородие, – отвечал тот, молодцевато вытягиваясь.

– Что же тебе?

– Сложил печку-с; совсем готова.

– Ну и ладно. Деньги ведь к командиру пойдут.