Джоан Дидион - Год магического мышления

(сценический монолог) перевод Василия Арканова

Это случилось 30 декабря 2003 года. Вам, наверное, кажется, что давно. Но если бы это с вами случилось, вам бы так не казалось.

А с вами это случится. Может, как-то иначе — но случится. Я вам это предсказываю.

Мы пришли домой. «Домой» — значит в нашу квартиру в Верхнем Истсайде на Манхэттене.

Было еще не поздно, часов около восьми. Встал вопрос, ужинать дома или в ресторане. Я предложила дома, сказала, что затоплю камин. Это решило дело.

В Калифорнии у нас часто горел камин. В Мали-бу даже летом — там вечерами всегда туман. Огонь означал, что мы дома, отгораживал от дневных забот, сулил безмятежную ночь.

Я затопила камин. Отгородилась от забот.

Не помню, что собиралась приготовить на ужин.

Память останавливается. Как заевшая кинопленка. Вы с этим столкнетесь.

Я вас предупреждала. Все это вещи, о которых следует знать.

Вы смотрите на меня на сцене, сидите рядом со мной в самолете, сталкиваетесь в ресторане. Вам даже подумать страшно, через что я прошла.

Но ведь и вы от того же не застрахованы.

Поэтому слушайте.

Джон был у себя в кабинете. Я принесла ему виски. Он сел у камина с книгой. «Последнее лето Европы: кто развязал великую войну в 1914-м?» Дэвида Фромкина. Я накрыла в гостиной, чтобы смотреть на огонь.

Видимо, я это позже заметила. Название книги. Потом прочитала ее от корки до корки, но никаких предвестий не нашла.

Постойте. Я говорила о другом. Как все случилось.

Он попросил еще виски. Я принесла. Он спросил: купажированный или односолодовый? Я сказала, что налила из той же бутылки. «Хорошо, — сказал он. — Говорят, их лучше не смешивать».

Я стояла у стола, резала салат. Он сидел напротив, говорил. То ли про Первую мировую, то ли про виски. Не помню.

Вдруг перестал говорить. Смолк.

Я оторвалась от салата. Сказала: «Прекрати». Думала, дурачится.

Сползая со стула. Тараща глаза. Желая отвлечь и себя, и меня от тягостных мыслей.

Вслух мы этого не произнесли, но у нас были для них основания.

В следующий миг поняла: это не шутка. Видимо, он действительно поперхнулся. Подбежала, попробовала приподнять, надавила на диафрагму.

Он упал на стол, потом на пол. Из-под лица стало вытекать что-то темное.

Две «скорые» были у дома ровно через пять минут. Это я теперь знаю. Врачи суетились вокруг него на полу гостиной ровно сорок пять минут. Это я теперь знаю.

А знаю, потому что обзавелась документами. Регистрационным листом медсестер реанимационного отделения. Графиком поступлений в больницу. Историей болезни. Журналом наших консьержей. В нем черным по белому: «21.20. „Скорая“ по вызову м-ра Данна». И дальше: «2105. М-ра Данна забрали в больницу».

От нас до реанимационного отделения ближайшей больницы всего шесть кварталов. Я не помню светофоров. Не помню сирен. Когда выходила из «скорой», носилки уже куда-то вталкивали. Вокруг одни санитары. И еще какой-то человек. Он спросил у водителя, кивнув на меня: «Жена?» Потом объявил: «Я ваш социальный работник».

Тогда-то я все и поняла. Социальный работник — это всегда не к добру.

Как все быстро меняется.

В мгновение ока.

Села ужинать с ним, а закончила одна. Вопрос: как избавиться от жалости к себе? Вот первое, что я написала после того, как это случилось. А потом… Я писательница.

Но потом долго ничего не писала.

В последующие недели я по-разному пробовала удержать себя в колее. Одно время твердила, как заклинание, заключительные строфы из «Роз Эль-мер» — элегии Уолтера Сэвиджа Лэндора, написанной в 1806 году в память о дочери лорда Эльмера, умершей в возрасте двадцати лет в Калькутте. Я эту «Роз Эльмер» напрочь забыла еще в университете, а теперь вдруг вспомнила не только сами стихи, но даже их разбор на каком-то семинаре. Начинается так: «О, воплощенье красоты! На всей земле — одна! Божественным сияньем ты была наделена!» Как сказал тогда преподаватель, своим успехом «Роз Эльмер» обязана тому, что напыщенные и потому пустые восхваления первых строф сменяются внезапным, почти шокирующим откровением, по его выражению, «горькой, но отрадной мудрости» последних, из которых следует, что у всякого горя есть предел: «Ночь вздохов, горести и грез / Я посвяшу тебе».

«Ночь вздохов, горести и грез, — повторил он. — Ночь. Только ночь. Даже если всю целиком (хотя поэт не говорит „всю ночь“, он говорит „ночь“), речь все равно идет о нескольких часах, а не обо всей жизни».

Горькая отрадная мудрость. Я подумала: зачем бы «Роз Эльмер» так впечаталась в мою память, если не для того, чтобы помочь выжить.

Я сказала вам, что все поняла, как только увидела социального работника. Понять-то поняла, но не до конца.

Точнее… «Точнее» — это важно… Я поняла, но отказывалась понять.

Есть такая порода людей — я из их числа, может, и вы тоже… Им обязательно нужно все воспринимать адекватно. Иные из нас на этом буквально зациклены.

Попав в приемный покой, вам будет казаться, что вы все воспринимаете адекватно. Но это иллюзия.

Вы будете стоять у входа в реанимацию и на каком-то уровне даже отдавать себе полный отчет в том, что произошло, и все равно смотреть на это как на черновик, в который еще можно вносить поправки.

Прошу обратить внимание на расплывчатость формулировок. «На каком-то уровне», «отдавать себе отчет»… Точные слова вдруг исчезнут из вашего лексикона. Останутся одни приблизительные. Из черновика. Слова, которые еще можно исправить.

Обратимая ошибка.

Думаете, если я не юрист, то не знаю такого понятия? Заблуждение.

Суд вынес решение. Найдите в нем ошибку, и решение суда потеряет силу.

Искать ошибки легко.

Мне уж во всяком случае.

Вот первая: это неправильная больница.

То есть сама по себе больница отличная, но не «наша». «Наша» — в другой части города. И вот я говорю себе: как только состояние стабилизируется, его надо перевести.

Ему нужна постель с телеметрическими приборами. При переводе я должна за этим проследить.

Прошу заметить: только я могу за этим проследить. Не потому, что не доверяю больничному персоналу. Мне важно все контролировать.

Идем дальше. Разрабатываем план. Вслед за Джоном в «нашу» больницу можно будет перевести и Кинтану. Вместе они быстрее поправятся.

Я, кажется, не сказала.

Сегодня мы с Джоном уже были в больнице. Правда, в другой. У нашей дочери, которая вот уже пятый день лежит в реанимации в состоянии искусственно индуцированной комы.

Еще одна неправильная больница.

Если меня спросить.

Но попробуйте убедить взрослую дочь, что отделение неотложной помощи, в котором нет очереди, не обязательно самое лучшее.