Вадим Федоров - Секс, трава, виагра

Коля своё обещание выполнил. В дом не водил. Приходил сам в дом к Ольге. Её мамаша понятливо улыбалась и уходила то в магазин, то к подруге. Часа на два каждый раз. Жили они в убитой двухкомнатной панельке на улице с названием Поэтический бульвар. Квартира была грязная и неубранная. Обои последний раз клеили году так в 66-м. Ну а плиты ПВХ на полу были раритетом советских времён. Но Николай на это мало обращал внимания. Он приходил туда за Ольгой, за её молодым и гибким телом. И наслаждался им, пока было можно. Ольга тащила его в кровать и жарко шептала в самое ухо:

– Коленька, хороший мой, Коленька, мне таааак хорошо…

Продолжалось это примерно год, пока однажды в очередной Колин приход в гости Олина мамаша не ушла к подруге, а позвала Николая на кухню. Где и сообщила радостную новость о том, что он скоро станет отцом. Он и её 16-летняя дочь. И потребовала от него решения, дав на раздумье два дня. Обалдевший Коля пришёл домой и выложил всё как есть своей жене. Та позвонила отцу. Отец приехал, попытался вновь поставить синяк, но потом, вдруг успокоившись, заперся с дочерью на лоджии, где тихо разговаривал с ней полчаса. Окончив переговоры, они вышли и объявили Николаю ультиматум. Он разводится, съезжает из купленной тестем квартиры и едет жить к своей малолетке. Алименты от него никто требовать не будет, но и ребёнка он не увидит. Всё. Приговор обжалованию не подлежит. Потому что отец у его жены, почти бывшей, человек в Питере не последний. И связи где надо есть.

Коля молча собрался и переехал жить к Ольге. Точнее, попытался жить у Олиной мамы. Так как двушка на Поэтическом была её. Но мамаша была против. И они через месяц очутились в общаге по соседству, в двухкомнатных апартаментах с общей кухней и санузлом на две семьи. Соседи были нормальные, сама общага убитая и мрачная.

Через полгода Николай потерял работу. Выяснилось, что в банк его взяли по протекции тестя. Ну а когда он развёлся, то протекция сгорела, и на его место пристроили по блату какого-то другого родственника, нужного человека. Коля перебивался случайными заработками. Иногда по ночам таксовал. Благо, Питер город большой и всем куда-то надо ехать. Не бедствовали, но заработанного хватало только на еду.

После семейного ухоженного гнезда на Петроградке две комнаты в общаге на Поэтическом бульваре выглядели как будто из фильма ужасов. Стены были покрашены масляной краской неопределённого цвета с зелёным оттенком, от времени кое-где вздувшейся. На полу лежали плитки ПВХ, как будто перенесённые из тёщиной квартиры по соседству. Однако у тёщи все плитки были на месте. В общежитии же примерно 30 процентов этих плиток отсутствовало. Вместо них были бетонные пятна, куда постоянно забивались мусор и пыль.

Ольга после рождения сына немного прибавила в весе, у неё появился «пивной» животик. Но главное, с ней совершенно не о чем было говорить. Да и о чём можно говорить тридцатилетнему мужику с 16-летним подростком? Сериалы пересказывать? Или обсуждать, где какие памперсы лучше покупать? Коля старался поменьше бывать дома. Но тогда от Ольги сразу же начинали поступать вопросы: ты где и с кем был?

– Работал я, – огрызался Николай.

– А где деньги за работу? – не унималась Ольга. – Я замуж за нормального мужика выходила, а не за нищеброда. Шарится где-то целыми днями, а денег нет и нет. И не сходить никуда, с ребёнком сидеть некому…

И Оля закатывала небольшой скандальчик, во время которого говорила преимущественно она. Николай отмалчивался, старательно пряча глаза от сына. После скандала от Оли звучала одна и та же фраза: ты наказан. Это означало, что на неделю он отлучён от её тела. Никакого секса. Первый раз его это развеселило. Второй раз рассердило. А потом он решил: ну, наказан так наказан. И, сославшись на срочные дела, свалил на несколько часов к одной из знакомых девчонок, где и удовлетворил свои физиологические потребности.

Так они и жили – в вечной нехватке денег, в коротких Колиных изменах и в постоянных Олиных придирках. Она всё больше и больше походила на свою мать, циничную и глупую бабу, высшим своим достижением считавшей квартиру в Санкт-Петербурге, которая ей досталась в наследство от родителей.

В тот летний день они с утра отдали сына бабушке на два выходных дня, а сами поехали на шашлыки к Колиным друзьям. Там они хорошо посидели, выпили вина, поели шашлыков и под вечер отправились на электричке домой. Оля начала выяснять отношения ещё в поезде, затем продолжила в метро. Обвинения её были стандартными: почему у всех девчонок новые платья, а она в прошлогоднем, и почему Коля заглядывался на молодую жену своего друга.

Обычно Николай отмалчивался, но тут не выдержал и уже дома начал оправдываться. Что он старается, что работает как может, что на хлеб им хватает, и что он не заглядывался, просто сделал комплимент девушке насчёт её фигуры. Лучше бы он не говорил про фигуру. Ольга поджала губы, затем встала у зеркала и разразилась длинным монологом про свою загубленную молодость. Про то, что он её, несовершеннолетнюю, соблазнил, и про то, что она вместо того чтобы на танцы бегать, сейчас с ребёнком нянчится да с мудаком мужем по миру скоро пойдёт. Точнее, не по миру, а на панель. Потому что он и спит-то с ней в последнее время очень редко.

– Так ты сама, – задохнулся от возмущения Николай, – ты сама же не даёшь. Ты наказан, говоришь.

Стало стыдно и обидно за эти несправедливые обвинения и за свои нелепые попытки оправдаться. И перед кем? Перед девчонкой. Он выскочил из комнаты, зашёл на кухню, попил воды из-под крана. Затем вернулся в коридор, постоял перед дверью, но, передумав, зашёл в соседнюю комнату, где недавно пытался сделать хотя бы небольшой ремонт. В комнате было темно. На полу лежала снятая накануне люстра. В углах валялись рулоны с обоями. Обои были перевязаны какой-то верёвкой. Коля на ощупь прошёл к противоположной стене и включил настольную лампу. Затем повернулся к обоям и вытащил верёвку. Капроновая, метра два.

В голове бушевали обида и злость. «Сейчас я ей покажу, – думал Коля, – сейчас я ей устрою. На всю жизнь запомнит. Сучка».

Он поставил табурет под висящим крюком на потолке, соорудил скользящую петлю, закрепил конец верёвки на этом самом крюке. Тот держался на честном слове и был изготовлен из какой-то толстой проволоки. Именно на нём висела до вчерашнего дня люстра. Коля накинул петлю на шею, затянул её. Замер. В квартире было тихо. Второй час ночи. Постоял на табурете.

– Оля, – негромко крикнул он в приоткрытую дверь, – Оля, ты…

Внезапно табурет качнулся, одна из ножек подогнулась, и Николай закачался на верёвке. До пола не хватало каких-то 10 сантиметров.

– Да пошёл ты, – входя в комнату, сказала Ольга, но увидев судорожно болтающегося мужа на верёвке, заорала: – Мамочка, мамочка!..