Александр Левитов - Газета в селе

– А когда нам учиться-то, сам небось знаешь?

– Мы таких книг сроду и не видывали, живых-то! И кто только делает их, о господи?

– А приказные и делают, – господа. Это недавно выдумали.

– Жили и без них!

– Ро-о-димые! Со-о-ко-лики! – громче всего наконец разнесла по толпе сокрушенная баба. – Ш-што-о нам теперича, сиротам, с ей делать?..

Разошлась толпа и, словно пчелы в ульях, загудела по избам.

– Что это дьячок читал вам? – спрашивала молодая красивая бабенка своего угрюмого мужа.

– А то и читал, что баб теперь, все равно как мужиков, будут в солдаты брить. Вот что!

– Ну уж! Слова никогда нельзя сказать, сейчас лаять примется.

– Тебе только дела-то, что лаять.

– У тебя много по кабакам-то делов…

– Ты у меня, сейчас умереть, замолчи лучше, баба! – прикрикнул муж, и баба убралась за перегородку.

А другой мужик, молодой еще, рассказывал совсем иначе:

– Вынес он ее, матушку, грамоту-то, а она большая такая да белая… Только я и вижу сейчас, что мне ее не изнять, взял да ушел. Онисья там, я с огорода слышал, в голос кричала: должно, что жалостно выходило.

– Что же ты сам не послушал? – укорил его большак-дед, ковырявший лапоть в переднем углу. – Нам бы тогда сказал; а еще грамотный.

– А не в догадку стало, – закончил молодой, пробираясь на полати.

– А это опять к тому подбираются, чтобы назад… По воле штоб… Слухи такие ходят… – таинственно шептал в своей убогой каморке двум-трем мужикам отставной солдат. – Беспременно фальшь какая-нибудь. Я видал в Питере настоящие газеты, – те не такие. Эта ишь смурая какая-то, ровно бы свита старая.

– Не такие те?

– Не такие! Те так… просто… – И при этом солдат сделал какой-то поясняющий жест.

А на пчельнике, густо засаженном березками и липами, тоже шел тихий, едва слышный разговор – и все про нее.

– Говорят: по ночам будет шастать…

– Я ее беспременно тогда расшибу, так-таки вдребезги и расхлопну, потому я их, ведьмов-то, не очень боюсь. Я как схвачу ее за язык-то, – длинные у них языки, красные, – у меня не вот-то скоро вырвется…

Две бабы затесались к самому дьячку. Одна из них, подавая ему старинный пятак, говорила:

– Продай, Архип Петрович, газетки мне на пятак!

– На что тебе? – спросил обрадованный было дьячок. – Ведь ты грамоте не знаешь?

– Я от живота… Сказывали, что с вином ее дюже будто бы хорошо от живота…

– О, дура! – ответил ей дьячок и потом обратился к другой: – Тебе что?

– А Лукашка сказал мне вчера: вот бы тебе к Архипу Петровичу, Марфа, сходить…

– Зачем?

– А ему, говорит, прислали энту, а в ей, солдат сказывал, все моря описаны…

– Никаких тут морей не описано, – осердился дьячок. – И что тебе за охота пришла глядеть на них?

– А как же, кормилец! Там мой Ефимушка стоит у моря-то. Онамедни он так в письме прописал: а стоим, говорит, мы, родимая матушка, у самого Черного моря.

– О, дура! Ступай отсюда, и без вас мне до смерти тошно!.. Она у меня у самого вот где сидит, – и при этом дьячок указал на свою собственную шею.

Вечером, после сходки, господин исправляющий должность сельского учителя впал в сильную тоску по тому поводу, что как бы это ему половчее сочинить ответный рапорт палате. С этою целью он заранее распорядился насчет штофа и целого блюда соленых огурцов – и принялся. Домашних ни души не осталось в горнице, потому что они, видя, как хозяин то и дело клюкает и все больше и больше впадает в тоску, до грозы разбрелись спать по дальним амбарам, по овинам, по ригам и гумнам.

Всю ночь горел огонь в дьячковой горнице, доселе обыкновенно засыпавшей вместе с приходом вечернего стада. Наконец, к утру уж, труженик прищуренными и слезящимися глазами разбирал на белейшем листе бумаги следующее:

«Еще исстари благопопечительное и благомудрое… но врагам нашим – супостатам никогда не восторжествовать над нами, потому что, во-первых, мы русские, во-вторых… в-третьих, уповая и надеясь, не постыдимся…»

– Этак-то, пожалуй, не позвончей ли еще ихнего будет? – сказал наконец сочинитель, самодовольно улыбаясь и награждая себя за свое бдение зараз двумя рюмками.

«А что касается до „Столичных ведомостей“, то, при всем моем рвении, поселяне нашего прихода покупать их не согласились, ибо не просвещенны, потому я самолично отправил их на хранение, впредь до обратного востребования, в колокольный чулан, где они будут находиться в полной безопасности и чистоте, а то у меня ребят много, пожалуй изорвут как-нибудь или замарают. Имея честь донести о сем, повергаю себя к стопам ног ваших» и проч.

В то же время, как дьячок дописывал свою отповедь, один сосед-помещик во весь дух мчался на своих лошадях в уездный город с жалобой к благочинному на дьячка Вифаидского в тех смыслах, что якобы Вифаидский хотя за болезнью своего священника и состоит исправляющим должность сельского разгоняевского наставника, но в газете ничего не смыслит и что, по всем правам, ее следовало получать ему – недорослю из дворян Ореховнику, что он, Ореховник, и повергает на благоусмотрение высшего начальства…

1865

Печатается по изданию: «Степные очерки», изд. 2-е, кн. 2. М., 1874, с. 180—200. Впервые опубликовано в журнале «Будильник», 1865, NoNo 6 и 7, под заглавием «Газета (Степные нравы)».

Требник – церковная книга, по которой отправляются религиозные обряды – крещение, причащение и т. д.

Вяхирь – плетеная кошелка, котомка. Стр. 325.

Клирик – церковнослужитель.