Александр Левитов - Бесприютный

– Это так! – меланхолически соглашается посторонний старик. Затем он, зажмуривши почему-то глаза, медленно выпивает поднесенный ему стакан, тяжело вздыхает и задумывается о чем-то, должно быть, весьма важном, потому что задумчивость эта разрешается громким ударом по столу и буйственным криком:

– Майор! Федр Васильев! Ты меня знаешь? Сколько раз учил я тебя? Говор-ри! Отчего ты мне – здешнему обывателю – ответа не даешь никакого? Ты кто передо мной? Червь!..

– Свалился с копыт, – шабаш! – докончил майор эту речь. – Надо пойти позвать сына сапожника, чтобы убрал отца. Добер старичок-то очень, только вот забрусит у него ежели – блажит… Ах, как блажит! Бедовый! Ты не гляди, што он беззубый совсем…

– Што это, как крепко наш тятенька захмелели? – говорил приведенный майором молодой парень в загрязненном фартуке из толстого полотна и с ремнем, опоясывавшим его голову. Потешно это, однако, как они накушались! Ах, сударь! Вы нам и не в примету, – извините-с! Мы тут, признаться, сапожники, свое мастерство открыли, потому как в Москве, у этого у самого Пироне, первым мастером бымши-с!.. Нельзя-с… Пожалуйте ручку-с… Очень приятно!

– Пей-ка вот, пей, да отца-то бери! – подносит майор стаканчик и этому молодцу. – Ах, не люблю я в молодых ребятах, как это они одни пустые разговоры разговаривают! Рады теперича, што барин молчит… Да почем ты знаешь: он, может, теперь про тебя самым паскудным образом понимает!.. Может, он над тобою надсмеивается; а может, и жалеет он нас с тобой – дураков…

– Нет-с! Помилуйте, Федр Василич-с! Зачем же-с? А как у нас, по нашим окрестностям, нет настоящих господ… Самим вам это довольно даже известно-с… Но заместо тово в Москве у нас всегда тебе папиросу дают… Извольте, говорят, вам господин мастер, папиросу, – верно-с! Потому больше все в долг отпущали… Мы вот к чему-с!..

– Ну так ты, выходит дело, и пей!..

– А за это мы вам благодарны… Вот как, – одно слово!.. Мы тоже, сударь, наслышаны об вашей простоте, – обратился молодец с своим глубоким поклоном в мою сторону, несмотря на то что стакан подносил ему майор, а вовсе не я.

Все наше так нечаянно собравшееся общество глубоко увлеклось переноской постороннего деда под его собственную кровлю. Майор кричал ребятишкам:

– Подхватывай, подхватывай его под голову-то! Ах, пострелы вы этакие! Не видют, как она у него под гору завалилась! За што же я вас гостинцами всякими угощал?

– Да што, дяденька, – плаксиво отвечали ребятенки, совсем уже бросая порученную их попечению голову. – Ты лучше к голове сам приступись, а мы за ноги будем… А то он тут-то кусается… За палец меня тяпнул сейчас…

После этой переноски, у нас сделалось еще веселее. Ребятишки начали приставлять, как большие в гостях бывают, что они там делают, – с умильными рожицами просили денег на гостинцы, – друг перед другом разбалтывали семейные тайны; а майор, балуясь с ними, в то же время говорил мне, положивши свои руки на мои колени:

– Нет, ты гляди, што у нас за ребята! У нас ребята – вор! С чево? А отцов у них нет, – вот с чево! Ха! Мы тоже, брат, кое-что понимаем, – не лыком шиты… Вот они теперича говорят: дед дурак. А кто их этому выучил? Можешь ты об этом понимать? Нужда выучила!.. Отцы все живут кое в Питере, а кое в Москве, – пишут оттуда женам: «Ежели в случае чего, избави тебя господи!.. Лучше тебе живой в могилу зарыться!..» Пописывают так-то, а сами по пяти годов в погребах в московских торгуют, в услужениях в разных живут, в трактирах… И выходит такое дело, што бабы без мужьев смертной тоской тоскуют; девок без ребят тоже одурь берет; а тут жандары пришли к нам, всякий гулящий народ идет… Вот они беспутные ребятишки-то у нас и рожаются…

– Н-ну только пошли ты, друг сердечный, мне, старичку, еще кое за чем, – потому старичку тошно разговаривать об этом паскудстве… Давай, – добегу…

– Куда ты тепель пойдешь, дедуска? – говорит какой-то мальчуган, устремивши в деда черные любопытные глазки. – Ты пьян теперь. Меня лучше пошли, – я тебе живо скомандую.

– Уж тебе-то и скомандовать! – спорит другой, более взрослый малыш. – Ты вот штанишки-то поскорее учись подвязывать… Ха, ха, ха! А то тоже за вином идти хочет.

– Меня мама завсегда посылает. Дяденьки, какие ежели у нас бывают, тоже смеются надо мной, – говорят: действуй, Мишутка, в кабак, – тебя не обманут… Не таковский!

– Добрые ведь; а чему с самого малолетства обучаются от этого гулящего народа – беда! – лаская ребятишек, жалуется мне старик. – Из люльки прямо – марш в кабак! На всякий соблаз, на воровство, на буянство на всякое. Ох, ребята, ребята! Жаль мне вас, – до смерти жаль, а поделать с вами ничего не могу… Ничего нет у деда, – обеднял дед!..

Старик наклонился к моему уху и зашептал:

– Вот я у тебя пальто вижу. В залишке оно у тебя и ни к чему тебе не пригодно. Отдай ты его вот этому ребеночку. Какую рацею я тебе доложу! У добрых людей у иных от ней сердца обмирали. Семь человек их – вот этаких великанов – в доме живут – и хозяйством заправляет этакая ли старуха! Узнаешь, – засмеешься!.. Одиннадцати, брат, годов, – вот в какую старость пришла! Кажись бы этим воробьятам колеть нужно, – нет, живут. Истинно господь бережет, потому соседи любезные точно что свои руки к ихним головенкам сиротским любят прикладывать: даже пухнут у них головенки-то!.. Хе, хе, хе! дай пальтишечко-то, – я снесу хозяйке, старушке-то божьей… Она всю семью им обернет. Голубь мой! Не зазри ты старика, што старик по какой-нибудь корысти орудует…

А отчего гнездо в раззор пошло? Вот отчего; муж жене пишет из Москвы: «Дошли как до нас слушки насчет ваших негодных делов, то мы объясняем вам, что шоссейному вахтеру этому головы на плечах не сносить и вам тож…» Мужик спыльчивый, – все знали. Замотали соседи головушками, – думают: как это у них пойдет? Очень это антиресно! Но только вахтер, наслышамшись про мужицкую правду, со страху запился и сбежал куда-то… За ним и бабенка укатила. А мужик словно угорелый прибежал на деревню – кричит: «Где, где они, идолы? Уж отыщу же я их!» Да вот четвертый год все и отыскивает… Отдай пальтишечко-то, – не жалей! Тебе господь за это сторицей…

– Ах, как это мы щедры на чужое добро! – вдруг налетел на нас, как снег на голову, содержатель постоялого двора с своим полуснисходительным, полунасмешливым языком. – Это он насчет чего, ваше благородие, лепортует? Насчет помоги? Можно! Ну, майор, вынимай – и мы вынем… Ха, ха, ха!

Хозяин достал из штанов длинный кожаный кошель, начал им трясти перед глазами вдруг почему-то обробевших ребятишек и говорил сконфуженному майору:

– Вынимай! Вынимай! Поможем нашим сиротинкам, чем нам чужого барина беспокоить. Ведь мы с тобой здешние обыватели, богачи… Хе, хе, хе! Раскошеливайся!