Кэтрин Мэнсфилд - Мисс Брилл

Ах, какая радость для нее эта встреча — просто счастье! Она словно ее предчувствовала. Она перечисляла места, в которых побывала — здесь и там, все вдоль побережья. День просто чудесный, не правда ли? И не хотел бы он?.. Но господин в сером покачал головой, закурил сигарету, глубоко затянулся, медленно выпустил облако дыма прямо в лицо горностаевой шапочке и, хотя она продолжала говорить и смеяться, легким щелчком выбросил спичку и ушел по своим делам. Горностаевая шапочка осталась одна; ее улыбка стала еще лучезарнее, чем раньше. Но даже оркестр, казалось, понял, что она чувствует, и заиграл тише и нежнее, а барабан снова и снова отбивал одно и то же слово: «Хам! Хам! Хам!». Что же ей делать? Что же с ней будет? Но пока мисс Брилл ломала голову над этими вопросами, горностаевая шапочка повернулась, приветственно подняла руку, словно увидев кого-то другого, кого-то намного более дружелюбного, вот там, совсем рядом, и засеменила прочь. И мотив, который играл оркестр, снова поменялся, стал быстрее и еще жизнерадостнее, чем раньше; двое стариков поднялись с любимой скамейки мисс Брилл и ушли решительным шагом, а какой-то старичок с длинными бакенбардами — такой забавный! — проковылял мимо в темп музыке, и его чуть не сбили с ног четыре девушки, идущие бок о бок.

О, как же удивительно это было! Как же ей это нравилось! Как чудесно было сидеть и наблюдать за всем происходящим! Словно смотришь спектакль в театре. Кто поверит, что небо — это не задник декораций? Но только когда мимо медленно, торжественно прошествовала маленькая бурая собачка, точь-в-точь как зверюшка в театре, которой дали успокоительное, чтобы она не боялась сцены, — только тогда мисс Брилл поняла, от чего же все вокруг так увлекательно. Они все выступали на подмостках. Они были не просто зрителями, пришедшими посмотреть спектакль, а еще и актерами. Даже у самой мисс Брилл была собственная роль, исполнять которую она приходила каждое воскресенье. Если бы она не пришла, это бы наверняка кто-нибудь заметил — все-таки мисс Брилл тоже принимает участие в спектакле. Странно, что это ей никогда раньше не приходило в голову! А ведь теперь все встало на свои места: почему она с такой пунктуальностью каждую неделю выходит из дома в одно и то же время (чтобы не опоздать к началу спектакля) и почему испытывает такое странное смущение, рассказывая своим подопечным на уроках английского, как проводит воскресные вечера. Не удивительно! Мисс Брилл чуть не рассмеялась вслух. Она играет на сцене. Она подумала о старом, безнадежно больном господине, которому читала газету четыре раза в неделю, пока он дремал в саду. Мисс Брилл уже давно привыкла к его костлявому лицу, утопающему в набитой ватой подушке, приоткрытому рту и длинному узкому носу. Если бы он умер, она бы, возможно, этого не заметила, даже спустя несколько недель; ее бы это и не потревожило. Ах, если бы однажды он неожиданно узнал, что газету ему читает актриса! «Актриса! — Старик приподнял бы голову; в его тусклых глазах сверкнули бы две дрожащие искорки. — Так Вы актриса?» И мисс Брилл разгладила бы газету, как будто перед ней текст роли, и мягко проговорила бы: «Да, я уже давно на сцене».

Музыканты, смолкнувшие, чтобы отдохнуть, снова заиграли. Новая мелодия была теплой, солнечной, но в то же время в ней слышались едва уловимые щемящие нотки, что-то такое — как бы сказать? — не грустное, нет; что-то, от чего хотелось петь. Музыка становилась все возвышенней, и свет сиял, и мисс Брилл казалось, что все они, все вокруг, вот-вот запоют. Первыми начнут вот те, молодые, смеющиеся, идущие вместе, а потом их песню подхватят сильные, решительные голоса мужчин. Наконец, и она сама, и все остальные слушатели на скамейках вольются в общий хор с каким-нибудь аккомпанирующим мотивом, ровным, без понижения или подъема тона, таким прекрасным, трогательным… Глаза мисс Брилл наполнились слезами, и она с улыбкой посмотрела на других «артистов труппы». «Да, мы понимаем, мы понимаем», — подумала она, хоть сама не знала, что именно они понимают.

И тут на место, где раньше сидели двое стариков, пришли юноша и девушка. Они были изящно одеты; они были влюблены друг в друга. Конечно же, это были главные герой и героиня пьесы, только что с яхты, принадлежащей отцу юноши. Все еще с трепетной улыбкой на губах и беззвучной песней в сердце, мисс Брилл обратилась в слух.

— Нет, не сейчас, — сказала девушка. — Не здесь, я не могу.

— Но почему? Из-за вон той глупой старухи? — спросил ее спутник. — Зачем она вообще сюда приходит — кому она нужна? Зачем она высовывает свой дурацкий старый нос из дома?

— Самое смешное в ней — эта горжетка, — хихикнула девушка. — Точь-в-точь как щипаная курица!

— Да ну тебя! — рассерженно прошептал юноша. А потом добавил:

— Скажи мне, ma petite chère…

— Нет, не здесь, — повторила она. — Не сейчас.

По дороге домой мисс Брилл обычно покупала в булочной кусочек медового пирога, чтобы побаловать себя в воскресенье. Иногда ей попадался миндальный орешек, иногда нет. Это имело огромное значение. Если в пироге был орешек, мисс Брилл чувствовала себя так, будто несет домой крошечный подарок — неожиданную радость — что-то такое, чего у нее могло бы и не быть. По миндальным воскресеньям мисс Брилл всегда спешила домой и торопливо, даже дерзко, разжигала огонь, чтобы поставить чайник.

Но в этот день она прошла мимо булочной, поднялась по лестнице, зашла в свою маленькую темную комнату — похожую на чулан — и опустилась на красное одеяло. Она сидела так очень долго. Коробка, в которой мисс Брилл хранила горжетку, лежала на постели. Она быстро расстегнула застежку на шее и так же быстро, не глядя, положила горжетку назад. Но когда мисс Брилл опустила крышку коробки, ей показалось, что она слышит чей-то плач.

1920

Перевод с английского: Ксения Богданова