Елена Сазанович - Димка

(Отрывок из романа «Перевернутый мир»)

Однажды к нам в заповедник приехала группа высокопоставленных чиновников во главе с губернатором. На охоту. Как и положено, с охраной, которая должна была бежать им вслед и защищать от зверей и шальных выстрелов. Присутствие охраны меня добило окончательно. И, как егерь, я наотрез отказался сопровождать их, сославшись на высокую температуру. И позднее очень жалел об этом.

У зверей не бывает охраны, они не ожидают выстрелов из засады. Никто не подозревает, что в собственном доме могут убить. И вполне возможно, я бы мог спасти хоть одного зверя. Но тогда я отказался участвовать в охоте, понимая, что ничего исправить не в силах. Официальная лицензия на убийство была у этих чинуш на руках. И хотя наш заповедник формально находился под строгим контролем государства, периодически, а именно в сезон охоты, контроль ослабевал, а все права передавались в руки избранных. Тех, кто жаждал порезвиться на природе, стреляя в беззащитное зверье. Для них был даже построен домик в лубочном стиле, этакий разукрашенный терем, на крыше которого вертелся деревянный петух-флюгер…

Я никогда не чувствовал себя таким беспомощным и слабым, как в тот день.

Добытчики вернулись в теремок ближе к ночи. И небрежно бросили на пол убитого лося. Пухлая верхняя губа зверя, залитая кровью, обиженно свисала вниз. Волоокие глаза застыли в мягкой печали и недоумении. Словно он не переставал спрашивать: за что?

Неужели всё так просто?

Я неотрывно смотрел на лося, я его знал. Он был моим другом, и я жалел его больше других, потому что он был хромым. Еще совсем маленького, желтенького теленочка, я выхаживал его, раненного браконьерами, а доктор из ближайшей деревни даже сделал ему сложную операцию на ноге. Помню, как все мы радовались, когда удалось спасти ногу, хотя хромота и осталась. Я поил лосенка свежим коровьим молоком из бутылочки. Он облизывал меня в знак благодарности шершавым язычком, чмокал теплыми губами, а его большие уши поворачивались на малейший шорох. Мы назвали его Димкой.

Он был ужасным ревнивцем. Когда ко мне приезжали нежданные гости из деревни, он сердито топал ножками. Позже, когда Димка окреп и возмужал, я отпустил его на волю, в лес. Но он ушел не навсегда и не раз приходил к сторожке. И тогда еще один мой друг, старый пес Чижик радостно лаял, приветствуя Димку. А потом ложился возле него и лизал раненую ногу, словно хотел залечить ее окончательно. Они понимали один другого. И я понимал их.

Димка был добрейшим существом, и мне в голову не могло прийти, что ему просто так, от скуки, ради барского развлечения можно причинить зло.

Теперь, в этом уютно обставленном лубочной мебелью тереме, сидели не браконьеры. Этим людям, занимающим высокие посты и руководящим всеми нами, официально было разрешено убивать.

Остекленевшим взглядом я смотрел на убитого лося и мысленно просил у него прощения. Мне казалось, что убили меня. Где-то на улице выл Чижик. Так жалобно, так протяжно, что самому было впору завыть. Внутри всё дрожало, и я чувствовал, что поднимается температура. Щеки пылали, стало трудно дышать. Но я тупо сидел и молча слушал хвастливые рассказы убийц о королевской охоте под королевскую водку.

Для меня это было пыткой, но я сам чинил над собой эту казнь.

Они взахлеб рассказывали, как эта хромая тварь, поскольку ей трудно было убегать, поначалу притворилась убитой. Но они затаились в кустах. А когда бдительность зверя ослабла, и он вдруг выскочил на проселочную дорогу, они стали палить в него со всех сторон. Лось был убит с девяти выстрелов… И каждый охотник, уже совершенно пьяный, бахвалился – в какое место зверюге он попал. Кто в печень, кто в сердце, кто в грудь. Они равнодушно перечисляли части тела животного, словно в мясной разделочной или на базаре. Однако больше всего удивлялись тому, что лось так долго умирал. Что он так хотел жить. Животное окончательно добил, как ни странно, девятый, последний выстрел – в хромую ногу.

Я не был мальчишкой и всю жизнь прожил в лесу. Лес был моим домом. И моим местом работы. Потому я хорошо знал, что такое охота. Более того, знал, что охоту, к сожалению, не запретишь. Таковы жестокие правила игры мужчин в настоящих мужчин. Хотя эти правила я не принимал. Категорически. И все же ураганная пальба из засады в изувеченного, хромого, невинного зверя была уже за пределами даже моего понимания мира, за пределами ощущения любви к этому миру. Это были бесчестные правила игры слабаков в настоящих слабаков.

Я сидел, сжав ладонями пульсирующие виски, вцепившись пальцами в волосы. Меня бил озноб, зубы стучали.

Убийцы предложили мне выпить. Но, взглянув на меня, тут же замолчали. А потом приказали содрать шкуру с лося, зажарить несколько кусков мяса и спилить рога (для украшения губернаторского кабинета).

Совершенно больной, измученный, я вдруг собрался с силами, и в одиночку, перевалив лося за плечо, пошел к выходу. Но у двери, не выдержав, оглянулся. И по очереди смерил долгим внимательным взглядом всех девятерых, словно пытался запомнить их лица, навсегда.

Помню, у одного было совершенно желтое лицо. И я глухо выдавил:

– У вас больная печень.

У второго были синюшные щеки, и я процедил сквозь зубы:

– У вас очень больное сердце.

Третий беспрерывно покашливал, вытирая мокрый рот рукавом. И я прохрипел:

– У вас слабые легкие.

Так я безжалостно рассчитался с каждым, словом. Словно стрелял по очереди в каждого. Последнему, губернатору, я сказал:

– У вас ужасное кровообращение в конечностях, так что поберегите ногу…

Храбрые вояки замерли, в молчании уставившись на меня. В их пьяных глазках затаился страх. Я не был раненым лосем. И они меня боялись. Лишь один, вспотевший то ли от водки, то ли от страха, заикаясь промямлил:

– Вы же лесник, а не врач.

Мои губы скривились в презрительной усмешке:

– А разве это не одно и то же? Я слишком хорошо знаю, как живут звери, чтобы не понимать, отчего могут умереть люди…

Я унес мертвого Димку и похоронил в лесу. Там, где был его дом. На могиле я посадил маленькое деревце, а землю вокруг тщательно утоптал Чижик. Мы молча постояли у Димкиной могилы, и я еще раз попросил у него прощения. За то, что не сумел спасти его во второй раз.

Тогда я впервые усомнился в гуманности своей профессии.

И только весной, когда на верхушке деревца появились две крепеньких ветки, напоминающие рога, со свеженькими сочными листочками, мне стало легче. Димка меня простил, Димка был где-то рядом…