Аякко Стамм - Нецелованный странник

Иуда слушал. Нахлынувшие вдруг воспоминания окончательно остудили его пыл. Он уже никуда не старался уйти, напротив, пристально вглядываясь в черты незнакомца, пытался воскресить в памяти милые сердцу события детства. А воскресив отдельные эпизодические моменты, искал в них того, кто сейчас говорил с ним, живописуя, срывая завесу забвения с всё новых картин, всплывающих в памяти, расцвечивая, наливая их свежими, живыми красками.

– Ты, конечно, не помнишь меня, – будто бы прочитал иудины мысли незнакомец. – Ты был ещё так мал и так увлечён своими фантазиями, а я ещё так молод и полон сил. Не то, что сейчас. Годы, сын мой, не игрушка. Не мы ими, а они играют человеком, как кошка с мышкой, преследуя, изматывая различными поприщами, то возвышая тебя над другими людьми и над самим собой, то сокрушая, опуская на самое дно человеческого бытия, то снова окрыляя, помогая взлететь, чтобы в очередной раз низринуть ещё ниже. И неизменно ведут к закономерному, неизбежному концу, одинаковому для всех, и летающих, и ползающих. Вот и дед твой ушёл так печально. Да. Мы с ним были большими друзьями…. Он гордился тобой, предугадывал в тебе что-то большое… значительное… даже великое…

Иуда совсем размяк от воспоминаний, убаюкиваемый вкрадчивым, ласкающим слух голосом собеседника. Он увлекал его всё дальше в благодатную страну грёз и детских фантазий, как сбывшихся, так и тех, коим никогда уже не осуществиться. Иуда и не заметил, как оказался сидящим со своим новым попутчиком на обочине дороги в тени раскидистой смоковницы. Снова налетел неутомимый ветерок, заиграл, шелестя листьями в ветвях дерева, запел весёлую песню о тайных загадках иных краёв, в коих ему посчастливилось побывать.

В самом центре небесного купола, будто в исходной точке мироздания, с которой всё начало быть, что начало быть, полыхало солнце, словно царь на троне в блеске золота, в полноте своей значимости и самодостаточности, обрушивая на землю всю мощь неиссякаемой лучистой энергии. Где-то высоко-высоко, в самой глубине небесной тверди плыла, раскинув недвижно огромные крылья, степная птица, высматривая зорким глазом добычу и следя другим за двумя путниками, удобно расположившимися под смоковницей.

– Вы… Вы знали моего деда? Вы… Вы помните…? – растроганный до слёз Иуда, заикаясь, пытался найти нужные слова, объясняющие и раскрывающие его теперешнее состояние, его душу. – Простите меня за грубость… я накричал на вас… я не ожидал… вы так внезапно…

– Ничего, ничего, сын мой, я всё понимаю. Я и сам виноват, налетел на тебя как коршун, как… – старик вдруг осёкся, будто на лету поймал готовое уже сорваться с языка неосторожное слово, или наоборот, искал нужное, заблудившееся в лабиринте мысли, – … очень торопился, хотел догнать тебя – внука моего старого друга – вот и бежал. Я хоть и стар уже, и силы не те, нет былой прыти, но ноги ещё держат, хи-хи, носят ещё. Да и немощь телесная не ослабила пока остроты ума, старый фарисей Бен-Акиба всё так же силён в Законе.

– А я вот вас совсем не помню, – как бы извиняясь, проговорил Иуда, искренне сокрушаясь, что в его настолько живых и красочных воспоминаниях никак не находилось места пусть даже до неузнаваемости изменившемуся с возрастом другу деда, фарисею Бен-Акибе. Ведь вот других знакомых, посещавших их дом, включая и законников, и учителей народных он помнил, благо их было не так много.

– Это ничего, ничего, милый. Я ж говорю – не помнишь. Ничего. Главное, я помню. Всё. И очень хорошо помню и деда твоего, и отца, и тебя. Озорной ты был мальчишка, говорю, всё играл, играл. Да и сейчас, вижу, не изменился – всё играешь, играешь. Смотри – доиграешься, паршивец.

Траектория парения в воздухе небесного хищника всё сужала и сужала радиус спирали, медленно, почти незаметно приближая охотника к центру её. Строго под центром глубоко внизу на грешной земле неосторожно зазевалась, нежась на солнышке, уже обнаруженная птицей добыча.

– Что? Как? Что вы хотите сказать? – всё ещё паря в облаках детских воспоминаний, пролепетал Иуда, не замечая, как эти белоснежные небесные странники, наливаясь предгрозовой влагой, приобрели уже холодный металлический оттенок.

– А то и говорю – доиграешься. Разве этому учил тебя дед? Разве об этом мечтал, раскрывая перед тобой тайны Закона, подготавливая тебя к жизни? И к какой жизни!!! Разве к той, какую ты ведёшь сейчас?

– Какой жизни? Чего я веду? Вы о чём? Я не понимаю вас.

Иуда, поражённый внезапно переменившимся настроением старика, никак не мог уловить сути, причины этой перемены.

– Не понимаешь? Ишь ты, он не понимает! Дом оставил… ДОМ!!! Который строил ещё его прадед, в котором народилось, выросло, возмужало и прожило жизнь три поколения… Сейчас в нём хозяйничают ветер и разор… разор и ветер… А он не понимает, видите ли!

– Да что вы! Неужели и вам надо объяснять?! Мой дом – весь мир, крыша – бездонное синее небо, стены – прекрасные, неповторимые пейзажи моей родной земли! Это же Свобода! Я свободен, как ангел небесный! Дом – клетка… крепость… острог… Эх, дед бы понял меня…

– … Виноградник! Целый виноградник! Прекрасный виноградник! Источник жизни целого рода!!! – старик в своём негодовании даже не слушал Иуду, а продолжал свою обличительную речь. – Кормящий, одевающий, дающий кров, смысл, значение в жизни нескольких поколений…! Теперь разграблен…! Разорён…! Иссушен солнцем…! Растоптан, загажен зверями…! Осквернён, обезображен бездомными бродягами, слетающимися отовсюду на то, что плохо лежит, как мухи на дерьмо! Тьфу… дерьмо!!!

– Да что вы ругаетесь? Что это вы так разошлись-то? Я ж говорю, собственность сковывает, приземляет дух…, а свобода окрыляет, расширяет горизонты, позволяя в общем разглядеть частное, а в частном увидеть общее. Ну, неужели вы сами не видите? Посмотрите, когда…

– Тьфу!!! Дерьмо!!! Дерьмо!!! Эти бродяги расплодились тут, как уличные псы! Куда ни глянь, везде наткнёшься на бездельника и оборванца, разглагольствующего о смысле жизни. Лишь бы не работать! Лишь бы смущать, заманивать в свои сети таких вот идиотов! Собрать бы всех этих умников в кучу да камнями их, камнями!!! Нет… На крест!!! На крест каждого!!! Оградить крестами с распятыми на них бродягами священную землю Израиля от их мерзких учений! А этого твоего галилеянина первого на крест!!! В самом центре, в Иерусалиме!!!

Белоголовый сип – огромный степной хищник, хозяин и владыка воздушных просторов Иудеи, и не только Иудеи, достиг, наконец, центральной точки спирали, остановился в восходящем потоке раскалённого на сковородке каменистой почвы воздуха, завис на миг над своей собственной тенью, в ореоле которой, не подозревая об опасности, нежилась на солнышке зазевавшаяся добыча.