Р Шафиев - Солнце

Лине было легко и радостно, хотя она растратила почти все деньги на покупку мелких безделушек. Остановившись у лотка мороженщицы, Лина раскрыла легонькую сумочку. Два рубля и несколько монеток… «Два рубля надо оставить на автобус, а то, как в прошлый раз, придется идти пешком…»

Лина редко приезжала в город, и поэтому каждая поездка была для нее волнующим праздником, всегда новым и всегда неповторимым.

Взяв пломбир и осторожно развернув обертку, Лина шагнула к афише.

«Концерт фортепьянной музыки. Людвиг ван Бетховен. Соната № 14, «Лунная». Скрябин… Делиб… Дебюсси…». Лина вздохнула: она покупала пластинки, часто прослушивала их, но разве это сравнимо с игрой Гилельса! Как она завидовала тем, живущим в городе людям, которые могли почти каждый вечер ходить на концерты. «Вот захотели и пошли…»

Ей стало грустно. Приезжая в город, она всегда ощущала себя выше, лучше, красивее, значительней, торжественней даже в такой мелочи, когда она покупала и кушала пломбир… А сегодня этого ощущения не было… Ну что она знает о Скрябине? Что его музыка воздушна, причудлива. А о Делибе? Что его балетами восхищался Чайковский, считая, что ему еще расти и расти до высот Делиба… А «Пагоды» Дебюсси на яванские темы в течение одного года облетели весь мир, вызвав бурю восторга и преклонений…

— Лина! — Энергичный и очень знакомый голос прожурчал над ее головой. Она растерянно оглянулась и, увидев друга детства, потупила глаза. Надменное, с прямым, чуть вдавленным носом лицо она запомнила навсегда.

— Аркадий!..

— Щи да каша — доля наша, — намекая на детские годы, поддразнил ее Аркадий.

— Ты все издеваешься…

— Ну что ты!

Они зашагали рядом, Лина невольно отметила и грубоватость своего черного свитера, и старомодность тупоносых туфелек. Это резко бросалось в глаза рядом с хорошо отутюженным костюмом Аркадия и его светлыми, затейливого фасона узенькими полуботиночками.

— Как ты живешь, Лина?

— Ничего…

Аркадий вспомнил, как до прихода отца с фронта она и в детстве отвечала безразлично, односложно: ничего… А после возвращения отца, очень общительного и добродушного человека, когда появился мало-мальский достаток в доме: «У нас сегодня и щи и каша. Хотите, девочки, пообедать? Идемте, ну идемте же!»

— Предок жив?

Лина вскользь окинула его взглядом.

— Угу!

Лина стеснялась Аркадия потому, что он был ее первой мечтой, первым чувством… В старших классах он ходил зимой в какой-то странно беловатой шинели, и она, едва завидев его, смущалась и чувствовала, как отказываются подчиняться ей руки, ноги… Он тогда был заводилой среди ребят. Предлагал путешествие на Белую гору, где глина была белой-белой. Он увлекал ребят фантастическими изделиями, которые якобы можно приготовить из этой белой-белой глины. Он мечтал открыть месторождение каких-нибудь металлов, ну, хотя бы вольфрама…

— Что ты делаешь, на кого ты учишься? — Четыре года назад семья Аркадия переехала в город, и он не бывал в родном селе.

— На кирпичном заводе работаю. Оператором. — Лина почему-то вскинула руки и посмотрела на них. Только сейчас она осознала всю обыденность сказанного и, словно оправдываясь, добавила: — Я хотела в институт, мать болела, отец прихварывал. Вот и тружусь. Рабочая, одним словом… — Радостное настроение схлынуло. Она ходила целый день, как зачарованная, по городу, купила две пары капроновых чулок (говорят, их больше выпускать не будут), купила трикотажный с резинками купальный костюм, изящную золотистого цвета дорожную зубную щетку, мундштук для отца, косынку для матери, а ведь все это такое тряпье и ничтожество перед тем, что есть в жизни Аркадия и других, живущих такой же жизнью. Она в несколько месяцев раз может позволить себе поездку в город — дом, семья — сердце болит, когда приходится оставлять родителей, таких беспомощных в старости.

— А ты?

— Вот в аспирантуру бы попасть. Институт что, институт сейчас каждый десятый оканчивает. Кинь камешек в городе, попадешь в голову инженера. Но не уверен, что пройду в аспирантуру… Это трудно…

Хотя Лина не была очень яркой девушкой, Аркадию нравилось идти с ней. Чуть полновата, но очертания гибкой, сильной фигуры не расплылись. Домашняя прическа, нехитрые локоны, но пшеничные локоны удачно выделяются на черной шерсти свитера. Несколько бумажных пакетиков и сверточков усугубляли ее доверчивую простоту. Аркадию тем более приятно было идти с нею, потому что, несмотря на все его старания, он не мог сблизиться с сокурсниками, сокурсницами и за последние годы растерял последних друзей.

И сегодня он вышел на улицу от скуки: надоела зубрежка бесконечных формул…

Ему всегда мечталось идти по улице с красивой девушкой, чтобы все встречные, заглядываясь на нее, завидовали его удаче. И, конечно, не думали, что он так одинок…

И вот Лина. Конечно, она не ахти какая красавица, и сразу видно, что деревенщина, но она необычна для этой улицы, этого города своей неискушенной простотой, а необычное так же запоминается и бросается в глаза, как и красивое. И к тому же Лина не только знакомая… Захоти он, и через мгновение ее большие голубые глаза вспыхнут голубым солнцем. Они уже вспыхивали когда-то, но он, предчувствуя неприятные стороны нежеланной близости, постарался уйти, как будто ничего не заметив… А может, она уже другая? Может, она согласится на подобие любви, если между ними не было и не может быть настоящего чувства? Может, она уже не та недотрога, какой была в школе? А почему не попытать счастья?

— Пойдем покатаемся на лодке. Хочешь? — Аркадий остановил Лину и заглянул ей в глаза: от товарищей он слышал, что на воображение девушек сильно действует волевой и пристальный, долгий взгляд. Лина потупилась. «Кажется, действует…»

— Лучше бы на концерт. Играет Гилельс. Бетховена. Скрябина. Делиба. Дебюсси. — Она ожидающе взглянула на него. — Я еще не слышала его игры. Все пластинки да пластинки…

Аркадий сощурил глаза.

— Тебе нравится Эмилий Захарович?

— Как?! — Лина едва перевела дыхание, — Ты знаешь его? Ты знаком? Когда ты успел познакомиться? Аркаша! Расскажи! Это же так интересно…

— Может, не про него рассказать, а про его жену Лялю? Она осетинка. А какая у них романтическая помолвка и свадьба была… — продолжал Аркадий интригующим тоном, хотя он никогда в глаза не видел Гилельса, а лишь слышал обрывки легенд.

— Аркадий! Как я завидую тебе! Дело не в учебе, нет! Но тебе всегда так везло, ты так много знал… Да и сейчас… Вот знаком с Гилельсом, а это такая вершина! Это должно волновать, как соприкосновение с вечностью. Это должно дать толчок твоей мысли, даже всей твоей жизни. Ты слушаешь? Когда-то Бах написал несколько музыкальных картин из жизни Крейслера, слушая эти этюды, Гофман задумал и написал несколько новелл, из которых, в свою очередь, заимствовал темы Чайковский для «Щелкунчика» и Шуман для «Крейслерианы». Понимаешь, так возникли четыре необычайно ярких шедевра. Пусть ты учишься на инженера, пусть ты не музыкант, но ты видел, ты говорил с таким человеком… И ты должен сделать что-то большое-большое. Я бы по-другому не смогла…