Эдит Несбит - Из мрамора, в натуральную величину

Тропа эта, частью мощеная, звалась «погребальной», так как по ней с незапамятных времен возили на погост покойников. Кладбище густо поросло деревьями, стоявшие за оградой древние вязы простирали величественные длани над мирно спавшими мертвецами. В храм вела массивная низкая паперть с норманнским порталом и тяжелой дубовой дверью, окованной железом. Внутри уходили во мрак высокие своды, меж которыми в лунном свете белели окна с частым переплетом. В алтаре тускло мерцали благородными красками витражи, в их неровном свете темные дубовые хоры сливались с зыбкими тенями. По обе стороны от престола на низком постаменте лежали серые мраморные фигуры двух рыцарей в полном вооружении, с руками, сложенными в вечной молитве. Эти фигуры всегда бросались в глаза, даже при самом скудном освещении. Имен тех рыцарей давно никто не помнил, но, по рассказам крестьян, были они свирепы и жестоки, чинили разбой на суше и на море, сея вокруг страх и отчаяние, и за неслыханные злодейства их постигла небесная кара: их родовое гнездо, тот большой дом, что стоял на месте нашего коттеджа, поразила молния. Однако золото их наследников купило им место в церкви. Взглянув на грубые, жестокие лица из мрамора, в эту историю легко было поверить.

В ту ночь церковь выглядела особенно живописно и таинственно. Тени от тисов падали сквозь окна в нефе, ложась неровными пятнами на колонны. Мы сели рядом и молча наслаждались торжественной красотой древнего храма, нам словно передалось благоговение, вдохновлявшее в древности его строителей. Мы подошли к алтарю поглядеть на спящих воинов. Затем отдохнули немного на каменной скамье портала, глядя на притихшие луга, залитые лунным светом, каждой частицей своего существа чувствуя спокойствие ночи и счастье любви, и наконец отправились домой, размышляя о том, что все наши житейские заботы всего лишь суета.

Как только миссис Дорман вернулась из деревни, я пригласил ее поговорить с глазу на глаз.

– Миссис Дорман, – произнес я, когда она вошла в мою мастерскую, – вы и впрямь намерены нас покинуть?

– Мне надобно уйти еще до конца месяца, сэр, – ответила она с присущим ей спокойным достоинством.

– Вы чем-то недовольны?

– Что вы, что вы, сэр, вы и ваша жена так добры ко мне…

– Так в чем же дело? Вам не хватает жалованья?

– Нет, сэр, я получаю достаточно.

– Тогда почему вы уходите?

– Я рада бы остаться, да… – с некоторым колебанием: – У меня захворала племянница.

– Но ваша племянница больна с тех пор, как мы здесь поселились.

Ответа не последовало. Настала долгая, тягостная пауза. Я нарушил ее.

– Вы не могли бы остаться еще на месяц? – спросил я.

– Нет, сэр. Мне надобно уйти до четверга.

А был понедельник!

– Что ж, но вам следовало предупредить нас заранее. Теперь уже поздно искать вам замену, а вашей госпоже тяжелая работа не по силам. Не задержитесь ли вы хотя бы до следующей недели?

– На следующей неделе я, может, и ворочусь.

Теперь мне стало ясно, что ей просто нужен небольшой отпуск, и мы охотно отпустили бы ее, подыскав ей замену.

– Но почему вы уходите именно на этой неделе? – упорствовал я. – Объясните мне.

Миссис Дорман поежилась, словно от холода, и потуже затянула на груди теплый платок, с которым никогда не расставалась. Затем нехотя сказала:

– Говорят, в католические времена на этом месте стоял большой дом, и в нем всякое творилось…

Леденящая кровь интонация, с которой миссис Дорман произнесла эти слова, не оставляла сомнений в характере того, что здесь «творилось». К счастью, Лауры не было в комнате. Как и все нервические натуры, она была очень впечатлительна, и мне показалось, что легенда о нашем доме, рассказанная старой крестьянкой с такой заразительной убедительностью, может глубоко взволновать мою жену, поколебав ее привязанность к нашему очагу.

– Миссис Дорман, – попросил я, – расскажите-ка мне все, что знаете. Я не из тех молодых людей, что потешаются над подобными вещами.

Что было отчасти правдой.

– Так вот, сэр, – она понизила голос, – верно, вам приходилось видеть в церкви у алтаря две фигуры.

– Вы говорите о статуях рыцарей в латах, – заметил я живо.

– Я говорю о двух человеческих фигурах в мраморном обличье, – поправила она, и должен признаться, ее описание было гораздо выразительней моего, не говоря уже о таинственной, сверхъестественной силе, которой веяло от слов «мраморное обличье».

– Сказывают, на канун Дня всех святых обе фигуры встают со своих плит и топают по проходу, а сами-то как есть из мрамора. (Еще одна удачная фраза, миссис Дорман.) И, только на церковных часах пробьет одиннадцать, выходят из дверей и идут прямиком через кладбище по «погребальной» тропе. А коли ночь сырая, наутро можно видеть их следы.

– Куда же они направляются?

– Они возвращаются сюда, в свой дом, сэр, и ежели кто повстречается с ними…

– Что тогда? – спросил я.

Но больше мне не удалось вытянуть из нее ни слова, если не считать старой песни о больной племяннице. После всего услышанного я потерял интерес к этому вопросу и постарался выведать у миссис Дорман подробности легенды. Но услыхал одни предостережения:

– В канун Дня всех святых заприте дверь пораньше, сэр, да начертите кресты над дверью и над окнами.

– Да видел ли кто-нибудь этих рыцарей? – допытывался я.

– Сама не видала, а за других не скажу.

– Ну хорошо, кто здесь жил в прошлом году?

– Никто. Владелица дома была здесь летом, да она завсегда уезжает в Лондон аж за месяц до той самой ночи. Мне неохота огорчать вас и вашу жену, но у меня захворала племянница, и в четверг я ухожу.

Когда она открыла мне истинную причину своего ухода, я попытался убедить ее в абсурдности этих доводов.

Но она твердо вознамерилась уйти, и никакие уговоры не могли поколебать ее решимости.

Я утаил от Лауры легенду о мраморных рыцарях, разгуливающих по ночам, отчасти потому, что такая легенда о нашем доме могла напугать мою жену, а отчасти, я думаю, по причине более таинственного свойства. Для меня эта история была не просто одной из многих, поэтому мне не хотелось говорить о ней прежде, чем назначенный день минует. Вскоре, однако, я и думать о ней забыл. Все мои мысли занимал портрет Лауры у открытого окна. Я увлеченно писал ее лицо на восхитительном фоне желто-серого заката. В четверг миссис Дорман покинула нас. Уходя, она растрогалась и сказала:

– Не больно усердствуйте, мэм, и, коль на будущей неделе у вас найдется кой-какая работенка, охотно вам подсоблю.

Из чего я заключил, что она не прочь вернуться к нам после Дня всех святых. И все же до последней минуты она с завидным упорством держалась версии о больной племяннице.

Читать дальше