Виталий Кржишталович - Плечевая

В школьном комитете комсомола Валька отвечала за спортивную работу и справлялась с ней легко, даже особенно и не тратя на это силы. Ребята тянулись к ней, невольно заражаясь ее лихостью, весельем.

Был еще один поводок, на котором она держала чуть ли не всех парней школы: красота. Что парни! — даже девчонки, самые миловидные и гордые, признавали ее первенство. Красивой женщине вообще проще руководить мужчинами, а уж о школьниках и говорить нечего. Стоило только Вальке улыбнуться и по-приятельски положить руку на плечо, как у самого занозистого парня пропадало всякое мальчишеское самолюбие и появлялась готовность выполнять любое ее поручение.

Разумеется, каждый девяти- и десятиклассник тайком мечтал стать для нее не только школьным товарищем. Но то ли очень уж разборчива была эта девушка, то ли, высоко ценя свою исключительность, боялась продешевить, но только, меняя поклонников легко и часто, она оказывала обычно предпочтение детям заметных в районе семей. Прислали к ним в райком нового секретаря по промышленности, стал учиться в Валькиной школе его сын — и вот он уже бегает для нее на переменках в местную столовую-ресторан за пирожками. Перевелся к ним из железнодорожной школы сын главного инженера консервного завода — и райкомовский сын больше не нужен. А инженерский провожает теперь Вальку до дома и таскает ее лыжи на Утес. Дольше всех носил их на Утес внук районного прокурора: потому, должно быть, что отец Вальки работал в суде бухгалтером, и ей льстило косвенное превосходство над ним.

Кончилось Валькино увлечение молодой порослью из местной знати в чистый морозный день, когда она увидела спускавшегося с Утеса горнолыжника.

На слаломных лыжах в их городке каталось несколько человек — и Валька знала и их самих, и даже их почерк на спуске. Она сама давно уже мечтала о таких лыжах, но ее отец был прижимист, а мать права голоса в семье не имела.

Почерк новичка не был похож ни на один из знакомых Вальке. Лыжник не отличался ни скоростью, ни резкостью поворотов. Его движения исполнены были совершенной успокоенности. Он выбирал самые опасные участки и спускался, словно о чем-то задумываясь и совершенно забывая про сложную и рискованную трассу.

Вальке тотчас захотелось посмотреть на него поближе. Она подгадала, чтобы оказаться вместе с ним на вершине, и, начав подниматься, как бы невольно перешла на слаломную трассу.

Гонщик уже вышел наверх и терпеливо ждал, когда Валька освободит дорогу. Он стоял у края обрыва, опираясь на короткие титановые палки, очки опущены были на горло, сквозь пышные черные волосы просвечивало солнце. Он стоял, расставив длинные мускулистые ноги, и смотрел на Вальку сверху вниз. Она тотчас узнала его — это был их учитель физкультуры.

С того дня у Валькиных воздыхателей появился необоримый соперник.

Но трубить о своей победе Вальке было рано. То ли учитель не догадывался о ее чувствах, то ли по молодости педагогического опыта всего боялся, а может чем-то его Валька просто не устраивала, но он упорно не замечал затяжных взглядов ее больших темных глаз. И чем упорнее не замечал, тем больнее жгло ее первое сильное чувство. Тем злее и беспощаднее становилась она к своим бывшим поклонникам.

Валька не заметила, как дорога завела ее в лес. Уже совсем стемнело. Только впереди еще слегка угадывалась белая мерцающая полоса. Страшно не было. Не оттого, что за последние три года она отучилась бояться. Несмотря на новый тяжкий опыт, только страх и память, наверное, остались, не атрофировались в ней. Но если страх нет-нет да напоминал о себе, то память Валька старательно умерщвляла водкой и пьяной кутерьмой. И та совсем уже было умерла, как вдруг эта нелепая встреча на дороге, чернявый шофер, его такая спокойная, уверенная поза — и память бурно разом вскипела в ней, как вскипает молоко, грозя сразу перелиться через край. Память ожгла все застывшие чувства и, на миг воскресив их, заполнила изнутри, раздала, расперла, грозя разорвать и смешать все в душе в одну сочащуюся тоской массу из обрывков обид, жалости к себе, злобы к другим и давней, внезапно теперь обострившейся боли.

Десятый класс она закончила хорошо. Не так, может, как хотелось бы, но, в общем, нормально. Правда, для ВГИКа, куда ей все советовали поступать, аттестат был жидковат. Но про ВГИК она теперь не думала. Любая мысль об отъезде из родного городка казалась ей теперь невозможной. Ведь он останется здесь. Как же она будет жить без него? Ведь без ежедневных встреч с ним она просто умрет. Пускай сейчас он ее не замечает: а что, если не замечает только школьницу, свою ученицу? А может, просто боится замечать? А что будет, когда он станет встречать ее каждый день уже не школьницей-девчонкой, а взрослой, самостоятельной девушкой? Да, нужно сделать так, чтобы он видел ее каждый день, непременно — каждый. А как это сделать? Ну конечно — надо поступить работать в школу. Все равно кем. Хоть уборщицей. Хотя зачем так сразу? — ведь освободилось место пионервожатой. Вот и решение! И пусть все вокруг галдят об институтах. Какой институт? Чепуха!

Выпускной бал трех райцентровских школ проводили на лужайке уютного городского парка. Аттестаты выдали днем, в школах, на торжественных собраниях, а вручение медалей отложили до вечера в парке. Первый секретарь райкома произнес речь. Потом заведующая роно вызвала медалистов и, вручая награду, каждого расцеловала. Потом говорили директора, выборные от родителей. И наконец начался бал.

Валька готовилась к нему чуть ли не полгода. Мамин брат прислал ей из Москвы отрез палевого шифона. Валька с неимоверным трудом достала французский модный журнал и, не доверяя своим закройщицам, повезла заказ в Рязань. Потом моталась туда раз в две недели на примерки, ругалась с мастером, дарила конфеты и, наконец, привезла домой платье, из-за которого отец два дня не давал матери прохода, допытываясь, где дочь взяла такие деньги.

И вот теперь на балу она появилась в новом блеске. И от медалистов, от группы взволнованных и смущенных учителей, от столов, где теперь можно было открыто выпить бокал вина, все внимание шумных гостей и выпускников обратилось на нее.

Начались танцы. И начали сбываться Валькины мечты: к ней подошел он — и повел ее танцевать. И ее отяжелевшая от вина голова лежала на его плече, и руки обнимали его шею, и его бархатистый голос ласково щекотал уши. Между танцами подбежали двое парней из ее класса, что-то говорили, смеялись, затеяли какую-то шутку, звали ее. Она тоже смеялась, отмахивалась от них, смотрела на него. Он шутливо хмурился, улыбался, отпускал. И она бежала, взявшись за руки парней, по дорожкам парка, и громко смеялась, запрокинув лицо к черному, мигающему звездами небу. И лежал на этом парке, и на дорожке, и на небе, и на всем вечере тяжелый аромат отцветающей сирени.