Леонид Гришин - Эхо войны

– Да уж, это трудно не заметить – достаток.

– Вот, комплимента не дождалась, а замечание – пожалуйте.

– Извини.

– Ладно, давай выпьем.

– Давай.

Мы чокнулись, посмотрели друг другу в глаза. Ее зеленые глаза светились огнями цветомузыки от танцплощадки.

– А ты здесь начинал?

– Да, это было давно…. Здесь ничего не было: ни кафе, ни эстрады. Стоял один столб, на который я залезал. Цеплял провода к «чашечкам», подключали усилитель, и под пластинки танцевали. Это была моя инициатива с друзьями, а теперь видишь, как здесь здорово. Молодежь отдыхает, развлекается.

Официант принес шоколадное мороженое. Мы еще немного посидели. Марина предложила:

– Давай пройдемся?

Я согласился. Мы подошли к танцплощадке, посмотрели, как танцует нынешняя молодежь. Здесь меня многие узнавали, здоровались, бросали любопытные взгляды на мою спутницу. Мы пошли на другую сторону пруда, там стояли скамейки под плакучими ивами. Я рассказывал, что после войны не было моста, перебирались на островок вплавь. И вот на этом островке я маленьким поймал свою первую рыбку, своего первого сазанчика. Мы еще немного погуляли, затем отправились домой. Тут Марина снова взяла меня под руку, а я взял ее руку в свою, потом остановился, взял обеими руками ее ладонь, она тоже остановилась. Я глядел в ее кошачьи глаза, как они светились в темноте. Я обнял ее за плечи, она прижалась ко мне. Так мы стояли какое-то время. А потом пошли, шли медленно, стараясь идти в ногу. Опять остановились. Я поцеловал Марину, она ответила… Затем положила голову мне на плечо и произнесла:

– Хорошо у вас тут, на Кубани. Лучше, чем у нас на Волге.

– Чем же лучше?

– Не знаю, что-то такое есть на Кубани, чего на Волге нет. Солнце южное.

– Ульяновск не такой уж север, хотя раньше и назывался Симбирск.

– Да, но посмотри, какие у вас звезды. А Млечный Путь такой чистый, такой яркий!

– Яркий, потому что ночи у нас потемнее, чем у вас. А в Питере в это время еще можно книжки читать.

– Я приеду к тебе в Питер?

– Можно прямо отсюда поехать.

– А ты еще долго тут будешь?

– Да пока не знаю. Младшая дочь собирается с внуком на море, и я с ними. Сюда не пускают, так она то ли в Турцию, то ли в Болгарию хочет.

– А можно и мне с вами?

Для меня это было неожиданно.

– Почему бы и нет? Завтра позвоню дочке, чтобы она и на тебя путевку заказала.

– А ты куда хочешь?

– Да мне все равно, хотя Турция нравится больше.

– Почему?

– Все дело во внуке. Ему восемь лет, он ест плохо, а в Турции «все включено». Мы ездили в Болгарию, вроде на полный пансион, а напитки надо было покупать, поэтому питье приходилось на пляж носить с собой. А в Турции сутками и соки, и вода на пляже и в барах, пей – не хочу.

– Так поехали в Турцию.

– Прямо сейчас. Машина есть, Жене позвоним, чтобы подъехал, и поедем.

Марина засмеялась:

– Поедем.

За беседой незаметно дошли до дома. У калитки остановились, Марина предложила еще погулять, я согласился. Пошли по нашему городку, ходили-бродили, я рассказывал, как мы здесь жили: показал школу, места, где росли и взрослели с друзьями, пруд, на котором катались зимой на коньках, а дальше Кубань. Около Кубани были сады: вишня, яблоки, груши, сливы, черешня, было огромное хозяйство. До революции эту землю арендовал барон.

– Какой барон? – удивилась Марина.

– Да рассказывают, у казаков арендовал землю немец, барон. Он построил здесь заводы: спиртовой, кирпичный, винный, галетную фабрику. И поля возделывал грамотно, до сих пор сохранились лесополосы высаженных деревьев. Здесь Армавир рядом, а «Армавир» переводится как долина ветров. По весне здесь сильные ветра бывают, так называемые черные бури, поэтому барон и посадил лесозащитные полосы. Их и сейчас, говорят, видно с самолета, как надпись «барон Штерн». Хотя фамилию могу путать, надо у брата спросить, он все знает. Наверное, обратила внимание на старые здания? Их построили еще до революции, а во время войны имение барона было разгромлено не то немцами, не то нашими. Ресторан был, тоже разбомбили. Пруд, где сейчас танцы, тоже был выкопан во времена барона – резервным водоемом служил для спиртзавода и тепловой станции.

Так мы бродили по ночному городку, иногда останавливались, смотрели друг на друга. Мне почему-то было легко с ней, с этой женщиной. Когда уже возвращались назад, Марина спросила:

– Почему ты ничего не сказал о жене?

– А что сказать? Я уже шестой год как вдовец, умерла она.

– А что случилось?

– Да что, болезнь двадцатого века – рак.

– Неужели ничего нельзя было сделать?

– Уже ничего. Она никогда не болела, я даже не помню каких-то простудных заболеваний, а когда хватились, то уже четвертую стадию поставили. Поджелудочная железа. Когда операцию стали делать, вскрыли, а у нее печень, как выразился хирург, «нафарширована метастазами». Конечно, пытались спасти. У нас же в Петербурге центр специализированный есть, в пригороде Песочное. Поздно уже было… Целый год жена промучилась, но ничего нельзя было сделать. Врачи говорили, если бы на полгода-год раньше обратились, может, и помогли бы, а так бесполезно уже все.

Мы какое-то время шли молча, задумавшись каждый о своем. Марина, вероятно, думала о своем муже, который был так жестоко убит. Вдруг она спросила:

– И у тебя не было подруги за все это время?

– Ты знаешь, нет.

– А почему?

– Как тебе сказать… Все годы, что мы прожили, я был самым настоящим подкаблучником.

Марина с недоверием посмотрела на меня.

– Не может быть.

– Да, самым настоящим подкаблучником. Поэтому боюсь попасть под каблук еще раз. А ты почему одна?

– Некогда было.

– А чего некогда-то?

– Да муж когда погиб, остались двое детей, хозяйство, и все на моих худеньких плечиках. Пока муж живой был, я как за каменной стеной была, а потом все самой делать пришлось. Да еще эти «наезды» один за другим. А с ними и пожарные, и СЭС, и налоговая, и администрация со своими претензиями. Некогда было личную жизнь устраивать. Сложно пока в нашем государстве бизнесом заниматься, тем более женщинам.

– Я бы не сказал, глядя на вас.

– Это все не то. А впрочем, давай не будем об этом.

– Давай.

Мы проходили мимо школы, которую я закончил.

– Сюда я бегал десять лет.

– А сейчас встречаетесь с одноклассниками?

– Встречаемся. Одно время только с одним одноклассником общался, Петрусь его зовут.

– Имя такое?

– Нет, фамилия у него Петренко, а имя Виктор. Я уж не помню, почему Петрусем прозвали, сам он придумал или еще кто. Петрусь и Петрусь. Когда я в отпуск приезжал, мы встречались. А вот лет пять назад он мне позвонил и сказал, что одноклассники решили собраться. Теперь каждый год собираемся и отмечаем окончание школы. А одна одноклассница сказала даже, что это она в зеркале выглядит пожилой, а в душе ей по-прежнему семнадцать.