Леонид Гришин - Верность

Едем мы так, разговариваем, у Пригородного я хотел свернуть, но он сказал ехать дальше, чтобы перед Ковалёвкой свернуть на Кубань.

– Но там же протоки, как мы проедем?

– Нет, там уже протоки пересохли, проехать можно будет.

Раз человек знает, я поехал. Не доезжая до Ковалёвки, он мне показывает, где спуск, предлагает съехать на грунтовую дорогу. С одной стороны кукурузное поле, а с другой уже начинается прикубанский лес. Мы ехали вдоль кукурузного поля. Там уже к тому времени созревает высокая кукуруза. Выше двух метров. Я присмотрелся: там на каждом стебле или бодылке, как её называют у нас, по три початка, которые у нас, в свою очередь, называли кочаном. А я помню, что в детстве, начиная с седьмого класса, мы практически в сентябре не учились. Нас отправляли на сельхозработы. К школе приходила в назначенный час машина. Машины в то время были бортовые, ГАЗ-51, например. Там от борта до борта лежали доски, на эти доски мы усаживались и ехали в поле. Чаще всего приходилось убирать кукурузу. Мы вручную выламывали початки. Тогда то ли не было комбайнов, то ли колхозы были бедные, и техника не закупалась. И вот мы, школьники, собирали кочаны, початки выламывали руками. У нас были специальные мешки, мы пытались их верёвкой привязать на шею. Складывали туда, сколько можно донести, а потом вываливали в кучу. К этому времени, ко второй половине сентября, кукуруза уже созревшая, высохшая. Листья у неё становятся сухие. Железом или фольгой не назовешь, но довольно неприятные. Края такие, что можно было и обрезаться. Мы, конечно, царапались, обрезались… Весело было в то время. Также иногда убирали подсолнухи. Но подсолнухи, я почему-то помню, убирали комбайны, после которого на поле оставалось много шляпок. И вот нас, школьников, выстраивали в цепочку, и мы двигались вместе с учителем по полю, собирая шляпки от подсолнухов, естественно, с семечками, складывали также в мешки, а потом где-нибудь в одном месте ссыпали.

И вот сейчас, любуясь этой кукурузой, мы подъехали к высохшим протокам. Андрей предупредил, что сразу после того, как переедем протоку, нужно будет взять резко влево. Я так и сделал. Там такая дорожка между кустов шла. И метров через пятьдесят мы выехали на красивую поляну – небольшая, обрамлённая громадными деревьями, названия которых я не знал. Мы в детстве как прозвали такие белолисткой, так я их и зову – белолистка. У них листья с одной стороны белые. Чем-то отдаленно напоминает лист мать-и-мачехи. Они вырастают довольно большие. Ствол иногда бывает в два обхвата.

Андрей сказал, что здесь можно остановиться. Он вышел, посмотрел и сказал, чтобы я устраивался здесь, а он пойдёт вниз – там у него стоят сомятницы и макушанки. Я стал осматриваться. У одной из белолисток сделаны были стол на хороших столбиках, скамейки и навес. Навес опирается на белолистку и покрыт карбонатом. Я сначала подумал, что это плёнка, а как поближе подошёл, так это оказался карбонат. Рядом ещё был орешник, а там вроде как стояла теплица. Я ещё удивился, как это так, зачем в тени строить теплицу. А потом я присмотрелся и понял, что это не теплица вовсе, а такой оригинальный шалаш. Мне даже интересно стало подойти посмотреть, как он сделан. А сделан он был довольно оригинально: орешник не такое уж большое дерево, но у него достаточно гибкие стволы. Так вот эти гибкие стволы от орешника были связаны вверху, и получались как бы дуги. Несколько таких дуг оказывались связаны и обтянуты плёнкой. Торцевая сторона также была затянута в плёнку. А передняя стенка была завешена так, что они края перекрывали друг друга, образуя вход и выход. Внутри тоже очень оригинально было устроено: везде положены поддоны – такие, которые сейчас применяются для транспортировки товаров. Эти плотные деревянные поддоны использовались в шалаше в качестве спальных мест. Если положить надувной матрас, то вполне можно спать. Внутри шалаша росло дерево, ветки которого использовались как вешалки. Набиты там были крючки и висели несколько плечиков. Был также небольшой столик здесь же около дерева. Вспоминаю, как у Сабанеева, у Никитина описываются рыбацкие шалаши. Помню, Сабанеев описывал, как правильно строить шалаш, чтобы он был непромокаемым, как ветки нужно класть. А сейчас как просто: обтянул плёнкой ветки – вот тебе и шалаш. У Никитина так описано рыбацкое утро: «Рыбаки в шалаше пробудились, сняли сети с шестов, вёсла к лодкам несут…». Да, хорошее дело, когда человек рыбалкой занимается, когда он близко к природе…

Я стал оглядывать эту поляну, заметил пресный ручеёк, и рядом лежат какие-то ёмкости. Я попробовал – вода очень холодная, аж зубы ломит.

Я облюбовал хорошее место, решил рыбачить там. Поставил макушанки и решил пойти посмотреть, что там дальше расположено. Наткнулся на старицу – глубокую вымоину, в которой ещё вода осталась. Везде пересохло, а здесь осталось. Я вспомнил, как мы в детстве такие старицы находили. После войны ещё оставались воронки, и весной, а иногда летом, случались наводнения – всё затапливалось кубанской водой, и, когда вода спадала, в ямах, в воронках оставалась рыба. К концу сентября вода испарялась, но в глубоких местах оставалось немного воды, а в ней рыба. Деваться ей было некуда, по берегу она ходить не может. То, что цапля не смогла выловить, то мы, пацаны, приходили к таким старицам, раздевались и начинали воду мутить. Поднимался ил, у рыбы забивались жабры, внизу она не могла уже дышать, поэтому поднималась на поверхность и пыталась ртом чистую воду с кислородом прогнать через жабры. Но мы, конечно, это видели, брали её руками и ловили таким образом.

Я посмотрел на эту старицу, припомнил всё. Конечно, мутить воду мне не захотелось, и я вернулся опять на своё место. Поставил закидные, а немного погодя всё-таки решил проверить эту старицу.

Взял удочку, леска у меня была где-то 0,2, и поплавочек, пошёл к этой старице. Ловил на червячка. Как только я забросил, поплавок ещё не коснулся воды, как у меня сразу что-то попалось. Я подсёк – оказался карась, где-то грамм 400. Я поправил наживку и забросил снова. И опять: не успел только поплавок коснуться воды, как на крючок попался сомёнок. Тоже где-то грамм 400. Я взял садок и начал складывать туда рыбу. Так и ловилось: то карасик, то сазанчик, то ещё какая-нибудь рыба, которая осталась после наводнения. Чувствовалось, что старица рыбой перенаселена.

И вот я вновь забросил удочку, а поплавок остался стоять. Очевидно, подошла какая-то крупная рыба. Стал ждать – и правда поклёвка. Поплавок сделал несколько колебаний и плавно пошёл под воду. Я дал ему немножко отойти и подсёк. Почувствовал, что там приличное что-то. По поклёвке я определил, что это сом. Но поскольку у меня лесочка 0,2, то я особо не удерживал. Дал ему поплавать, но при этом подводя к себе. Немножко помучил таким образом и, подведя ближе к берегу, стал замечать, что сом этот около двух килограмм весом. Я его вынул, также положил в садок и посмотрел, что у меня в садке уже достаточно рыбы. Решил, что мне сегодня рыбы много не надо. Достаточно будет на уху. Домой рыбу везти нет смысла. Родственники и соседи уже вежливо отказываются. Значит, пришло время переходить к стилю «поймал-отпустил». Может, сазанчика, карпа ещё отпущу, а вот хищника у меня как-то не поднимается рука отпускать. Помню, как-то с зятем в Ленобласти ловили. У него так: он хищников до килограмма, а щук вообще до двух килограмм – всех отпускает. А у меня как-то не поднимается рука отпускать. Он мне сказал, что я неправильно поступаю, раз не отпускаю молодых. Я ему ответил, что не знаю, кто больше вреда природе приносит – я, который хищников поймал, или ты, который хищника отпустил. Чтобы щуке нарастить вес до килограмма, ей надо не меньше 20 килограммов хорошей рыбы съесть: плотвы, подлещиков, уклейки, карасей и прочих. Поэтому спорный вопрос, надо ли хищников отпускать. Хоть и говорят, что хищники являются «ассенизаторами», потому что они очищают водоем от больных рыб, но, тем не менее, мне кажется, что большое количество хищников ни к чему. Поэтому и сейчас сома мне не очень хотелось отпускать.