Бернард Маламуд - Шляпа Рембрандта (Рассказы)

— Какой закон?

— Космический мировой закон, черт возьми, которому я сам подчиняюсь.

— Что же у тебя за закон? — закричал Мендель. — Боже мой, ты понимаешь, сколько я терпел в жизни с этим несчастным мальчиком? Посмотри на него. Тридцать девять лет, со дня его рождения я жду, когда он станет взрослым, — а он не стал. Ты понимаешь, каково это для отцовского сердца? Почему ты не пускаешь его к его дяде? — Он возвысил голос до крика.

Исаак громко захныкал.

— Ты успокойся, а то обидишь кого-нибудь, — сказал Гинзбург, моргнув в сторону Исаака.

— Всю мою жизнь, — закричал Мендель, и тело его задрожало, — что я видел? Я был бедняк. Я страдал от плохого здоровья. Когда я работал, я работал слишком много. Когда я не работал, это было еще хуже. Моя жена умерла молодой. Но я ни от кого ничего не просил. Теперь я прошу об маленьком одолжении. Будьте так добры, мистер Гинзбург.

Контролер ковырял в зубах спичкой.

— Ты не один такой, мой друг, некоторым достается хуже. Так уж устроено.

— Пес ты пес. — Мендель схватил Гинзбурга за глотку и стал душить. — Сукин сын, есть в тебе что-нибудь человеческое?

Они боролись, стоя нос к носу. Хотя глаза у Гинзбурга изумленно выкатились, он рассмеялся.

— Попусту пищишь и ноешь. Вдребезги заморожу.

Глаза у него яростно вспыхнули, а Мендель ощутил, что нестерпимый холод ледяным кинжалом вонзается в его тело и все его части съеживаются.

Вот я умираю и не помог Исааку.

Собралась толпа. Исаак повизгивал от страха.

В последней муке прильнув к Гинзбургу, Мендель увидел в глазах контролера отражение бездонного своего ужаса. Гинзбург же, глядя Менделю в глаза, увидел в них себя, как в зеркале, узрел всю силу своего страшного гнева. Он видел мерцающий, лучистый, ослепительный свет, который рождает тьму. Гинзбург поразился.

— Кто, я?

Он отпустил извивавшегося старика, и Мендель, обмирая сердцем, повалился наземь.

— Иди, — проворчал Гинзбург, — веди его на поезд. Пропустить, — велел он охраннику.

Толпа раздалась. Исаак помог отцу подняться, и они заковыляли вниз по лестнице к платформе, где стоял освещенный и готовый к отправлению поезд.

Мендель нашел Исааку место и торопливо обнял сына.

— Помогай дяде Лео, Исаак. И помни отца и мать. Не обижай его, — сказал он проводнику. — Покажи ему где что.

Он стоял на платформе, пока поезд не тронулся с места Исаак сидел на краешке, устремив лицо в сторону своего следования. Когда поезд ушел, Мендель поднялся по лестнице, узнать, что сталось с Гинзбургом.

Он просыпается, чувствуя, что отец стоит в передней и прислушивается. Прислушивается к тому, как он встает и ощупью ищет брюки. Не надевает туфли. Не идет есть на кухню. Смотрится в зеркало, зажмурив глаза. Час сидит на стульчаке. Листает книгу, не в силах читать. Прислушивается к его мучениям, одиночеству. Отец стоит в передней. Сын слышит, как он прислушивается. Мой сын чужой, ничего не говорит мне. Я открываю дверь и вижу в передней отца. Почему стоишь тут, почему не идешь на работу?

Потому что взял отпуск зимой, а не летом, как обычно. И проводишь его в темной вонючей передней, следя за каждым моим шагом? Стараешься угадать, чего не видишь? Какого черта шпионишь за мной все время?

Мой отец уходит в спальню и немного погодя украдкой возвращается в переднюю: прислушивается.

Иногда слышу его в комнате, но он со мной не разговаривает, и я не знаю, что с ним. Я, отец, в ужасном положении.

Может быть, он когда-нибудь напишет мне письмо: Милый папа…

Гарри, милый сын, открой дверь. Мой сын узник.

Моя жена уходит утром к замужней дочери, та ждет четвертого ребенка. Мать готовит, убирается у нее, ухаживает за тремя детьми. Беременность у дочери проходит тяжело, высокое давление, и она почти все время лежит. Так посоветовал врач. Жены целый день нет. Она боится за Гарри. С прошлого лета, когда он закончил колледж, он все время один, нервный и погружен в свои мысли. Заговоришь с ним — в ответ чаще всего крик, а то и вообще никакого ответа. Читает газеты, курит, сидит у себя в комнате. Изредка выходит погулять.

Как погулял, Гарри?

Погулял.

Моя жена посоветовала ему пойти поискать работу, и раза два он сходил, но, когда ему предлагали место, отказывался.

Не потому, что не хочу работать. Я плохо себя чувствую.

Почему ты плохо себя чувствуешь?

Как чувствую, так и чувствую. По-другому не могу.

Ты нездоров, сынок? Может быть, покажешься врачу?

Я же просил меня так не называть. Здоровье мое ни при чем. И я не хочу об этом говорить. Работа меня не устраивала.

Устройся куда-нибудь временно, сказала ему моя жена.

Он кричит. Все временно. И так, что ли, мало временного? Я нутро свое ощущаю как временное. Весь мир временный, будь он проклят. И работу вдобавок временную? Я хочу не временного, а наоборот. Но где возьмешь? Найдешь где?

Мой отец прислушивается на кухне.

Мой временный сын.

Она говорит, что на работе мне будет легче. Я говорю, не будет. В декабре мне стукнуло двадцать два, я получил диплом в колледже, и что им можно подтереть, известно. Вечерами я смотрю новости. Изо дня в день наблюдаю войну. Большая дымная война на маленьком экране. Бомбы сыплются градом. С грохотом взмывает пламя. Иногда наклоняюсь и трогаю войну ладонью. Мне кажется, рука отсохнет.

У моего сына опустились руки.

Меня призовут со дня на день, но теперь я не так тревожусь, как раньше. Не пойду. Уеду в Канаду или куда смогу.

Его состояние пугает мою жену, и она с удовольствием уезжает утром к дочери, ухаживать за тремя детьми.

Я остаюсь с ним дома, но он со мной не разговаривает. Позвони Гарри и поговори с ним, просит дочку моя жена. Как-нибудь позвоню, но не забывай, что между нами девять лет разницы. По-моему, он смотрит на меня как на вторую мать, а ему и одной довольно. Я любила его маленького, но теперь мне трудно общаться с человеком, который не отвечает взаимностью.

У нее высокое давление. По-моему, она боится звонить. Я взял две недели отпуска. Я продаю марки на почте. Я сказал директору, что неважно себя чувствую, — и это правда, — а он предложил мне отпуск по болезни. Я ответил, что не настолько болен, просто нуждаюсь в небольшом отпуске. Но моему другу Мо Беркману я объяснил, почему беру отпуск: беспокоюсь за сына.

Лео, я тебя понимаю. У меня свои волнения и тревоги. Когда у тебя подрастают две дочери, не ты хозяин своей судьбы, а она над тобой хозяйка. А все-таки жить надо. Пришел бы в пятницу вечерком на покер. Компания у нас хорошая. Не лишай себя хорошего отдыха.

Посмотрю, какое будет настроение в пятницу, как пойдут дела. Не могу обещать.

Постарайся вырваться. Пройдет эта полоса, дай только срок. Если увидишь, что у вас налаживается, приходи. Да и не налаживается — все равно приходи, надо же тебе как-то развеяться, прогнать тревогу. Тревожиться все время в твоем возрасте не так полезно.