Николай Толстиков - Лазарева суббота. Расказы и повести

– Дурак! Дают – бери, бьют – беги! – снизу, с паперти, заворчал раздраженно Ваня Дурило.

Напротив него сидел, задрав белесую бороденку и раскачивая растопыренной пятерней, Свисточек. День, видать, у убогих выдался некормный.

– Приходи, слышишь, сюда! Особенно когда худо будет, – бормотал по дороге домой Сашка. – У Григория преподобного постоишь, в беде не оставит…

Валька, представив суровый лик на иконе, зябко передернул плечами и успокоил себя тем, что заходить-то долго наверняка не придется – не понадобится.

Бешена он видел в последний раз. За зиму как-то встречаться больше не приходилось, а весной, в ледоход, услышал – погиб Сашка. От церкви брели они с Дурилом и Свисточком и, как обычно, срезая путь, полезли через речку, не по мосту. Бешен шел первым; напарники его, прикуривая, задержались на берегу. Сашка ухнул в промоину, проорал, и пока Ваня с Веней бестолково бегали по берегу, течение, быстрое в этом месте, утянуло Бешена под лед. Но ходила упорно в городке и другая версия: убогие сами спихнули Сашку в полынью и потом преспокойно ждали, пока он, орущий, уйдет на дно. Дескать, завидовали тебе мы, а теперь ты нам позавидуй…

Пейзаж с церковью. Начало XX в. Худ. Михаил Гермашев

Вспомнился Сатюкову и Кукушонок, в драке заваливший насмерть ножом кавказца. Городковцы в ужасе притихли, ожидая массовых актов кровной мести, но ничего не последовало. Лаврушка загремел на «червонец» в тюрягу и вскоре сгинул там, а откуда-то сверху пришел грозный приказ: в техникум «инородцев» не брать! Так сошел на нет «великий эксперимент»…

…Вальку кто-то тронул за плечо.

– Выходим скоро, – сказала Катерина, попутчица.

– Давай на посошок! – заторопился Сатюков, разливая вино по кружкам.

И через полчаса он смотрел на идущих уже по перрону бывших попутчиков. Катерина с напарницей через силу волокли большущие, набитые шмотками сумки; Виталик налегке едва брел следом. Он поскользнулся, упал в растяжку, голос подал. Катерина, бросив сумки, подняла его и стала отряхивать, как малого ребенка, поглядывая виновато и, кажется, с сожалением на прилепившего нос к оконному стеклу Вальку. Поезд тронулся, и она поспешно помахала рукой…

Сатюков просидел до своей станции, уставясь в одну точку. И в рейсовом автобусе до городка не смог он растрясти тоску; лишь в родных «палестинах», встретившись с двоюродником Серегой, без малого двадцать лет прослужившим «куском» в армии и выкинутым за ненадобностью по сокращению, удалось слегка развеяться. Братаны пошли по «веселеньким» местам: проще – притонам, коих в городке, наполовину безработном, развелось немало и где, ежели имеешь денежку, тебя всегда встретят и приветят. Выпитое что-то плохо «забирало» проспиртованный за последние годы организм Вальки, тяжелило только, давило нехорошим предчувствием на сердце. Перед глазами часто вставали попутчица Катерина и вцепившийся ей в рукав молоденький сожитель.

Остановились друзья-приятели на квартирке у одного бывшего зэка; на огонек и тройка бабенок заглянула. Бабы, такие обрюзгшие и опустившиеся, что выпить-то с ними еще можно, но чтоб дальше чего – сам побоишься… Незнакомая и, значит, не местная тоже была с ними одного поля ягода, но маленько посвежее, и у Вальки вроде интереса к ней шевельнулось:

– Откуда ты?

– Из райцентра.

Сатюков, конечно же, сразу поинтересовался, не знает ли она Катьку Солину.

– Эту-то стервозу?! – бабенка вдруг торжествующе расхохоталась. – Знала. Вчерась, в Лазареву субботу, от водки травленой издохла.

– Врешь?!

– Соседка ейная говорила, не даст соврать… Закапывать собирались.

У Вальки перехватило горло: где-то в дороге он сидел и пил, сначала дурачась, а потом и за помин душ усопших и не ведал, что Катька в это время крутилась, орала от разгоравшегося внутри утробы огня и под утро испустила дух. Сатюков, сжав голову руками, забился в крохотную кухоньку, сдавленное его горло пробили рыдания, и он заревел в голос.

– Катька-а…

Кто-то подходил, бормотал что-то, пытаясь утешить, гладил по плечам, кто-то хмыкал недоуменно:

– Нашел, придурок, из-за кого расстраиваться?! Из-за проститутки! Да ее все мужики в городе…

Утром, едва рассвело, Валька, пошатываясь, побрел в церковь. Накануне праздновали вербное воскресенье, и ветки вербы с распускавшимися мохнатыми шишками, покропленные святой водой, были повсюду. В храме безлюдье, стыла тишина. Сатюков, взяв на оставшиеся гроши свечечку, затеплил ее перед иконой преподобного Григория и из последних сил стоял перед ней – оборванный, грязный, чуть живой. Но никто не выгонял его прочь. Глаза с иконы смотрели теперь, утешая, с сочувствием и теплотой.

Первый курс Вологодского духовного училища тогда, в начале девяностых, собрал самых разных людей и по возрасту, и по профессии, и даже – если так выразиться – по степени веры. Были люди уже воцерковленные, но немного, большая часть пришла из любознательности, пытаясь во вдруг освободившемся от идеологических догм обществе отыскать пути к Богу.

Еще не в столь далеком прошлом оставались времена, когда храм Божий приходилось посещать с опаской, чтобы не нарваться на неприятности. А уж участвовать в каком-либо церковном таинстве было немыслимо. Кое-кто из однокурсников имел высшее образование, и в дипломе значилась оценка по научному атеизму. Но привело в духовное училище что-то – сомнение, неустроенность, стремление познать корни своего народа, недостаток духовной пищи…

Итак, собрались мы в обычном классе самой обычной городской школы, с трудом умещаясь за партами для первоклашек, – своего помещения у духовного училища еще не было.

Состоялось первое знакомство с преподавателями – клириками епархии и мирянами, но одно обстоятельство заставило нас еще больше поволноваться – узнали, что лекции по Священной истории Нового Завета будет читать сам архиепископ Михаил, управляющий Вологодской епархией. С трепетом ждали его на первое занятие.

Порог класса переступил, тяжело опираясь на посох, невысокий седовласый старец в скромном подряснике и с панагией на груди.

Духовное окормление. 1890 г. Худ. Василий Навозов

– Помолимся! – и, осенив себя крестным знамением, запел неожиданно сильным баритоном:

– Богородице Дево радуйся,

Благодатная Марие, Господь с тобою.

Благословенна Ты в женах и благословен плод чрева твоего,