Надежда Нелидова - Книга 2. Бегляночки и розочки

У Тани было много подружек, и эти подружки восхищались, какая Таня милая, покладистая и уступчивая. Таня имела право думать, что они искренни, потому что чувствовала, что она действительно такая: добрая и мягкая, даже чуть робкая, безвольная.

Подружки готовы были поделиться с Таней чем угодно и помочь в чём угодно, вот только не могли изменить Танину жизнь на квартире. Они сами были беспомощны перед этой ужасной житейской проблемой.

Старуха-хозяйка, большая, грузная, передвигалась по комнатам на опухших коротких ногах, как жаба. Ноги стекали в тапки многослойным, многоступенчатым жиром, будто толстые, неопрятно спущенные чулки.

«Жаба! Именно – жаба!» – с ненавистью думала Таня. Она сидела в уголке дивана с поджатыми ногами. И вместо того, чтобы учить теорию, повторяла про себя с отчаянием:

– Господи, отчего я такая несчастная? Все вокруг счастливые, одна я на свете мучаюсь. За что я должна жить с жабой?

Ночью старуха, похожая на громадный холм под стёганым одеялом (голубой атлас с рюшами напоминал убранство гроба), мощно храпела разнообразными голосами. Булькала как бутылочное горлышко, сипела, словно кто-то сдавливал заплывшее жиром горло, сладострастно всхлипывала и постанывала. И тут же стон переходил в утробный вой, жутко обрывался – и снова бутылочное горлышко.

– Не могу, не хочу слышать! Мамочки! – Таня извивалась под одеялом, совала голову под подушку, зажимала уши. Обессилев, садилась, с ненавистью глядела на ритмично вздымающийся и опускающийся холм. Казалось, это вздувшийся труп ожил.

– Сейчас брошу чем-нибудь. Возьму и брошу, чтобы заткнулась. Прямо в глотку.

Злорадно улыбаясь, нашаривала в темноте тапку, с наслаждением целилась… И трусила, и опускала тапку, и начинала плакать. Ей казалось, после этого плача всё лицо у неё покрывалось морщинами.

Весь день потом клевала носиком на лекциях, катастрофически отставала по предметам. Куратор сказал, что Таня ходит под угрозой отчисления. «И хорошенькие глазки не помогут», – добавил многозначительно.

«Покончу с собой, – думала Таня утром. – Напьюсь таблеток и оставлю записку, что из-за жабы. Так и напишу: из-за жабы».

«А ей-то, жабе, что. Найдёт такую же трусиху», – думала она в обед.

В курилке девчонки болтали о своих квартирных хозяйках. Таня завидовала, как они могут весело и беззаботно сплетничать.

– В первый же день моя заявляет: ванна не для тебя: баня за два квартала. Бельё в прачечную. Газ без меня ни-ни. Ключ от квартиры не дам, потеряешь… Это двадцатилетней девке – каково?!

«Счастливые, – прислушиваясь, рассеянно думала Таня. – То есть не то чтобы счастливые, но по сравнению со мной…»

После занятий она отправлялась в библиотеку и сидела до закрытия.

Но в субботу, захлопнув планшет, Таня шла из колледжа прямо домой. По возможности шла медленно. Если встречалась знакомая студентка, Таня налетала, тормошила, тащила в сторону, расспрашивала, уговаривала постоять ещё чуточку. Потом, взглянув на часики, мрачнела и говорила: «Пора, зачёт на той неделе».

– Ты в уме? – удивлялась знакомая. – Сегодня суббота, успеешь подготовиться.

Таня непонятно, грустно улыбалась. По дороге она заходила во все встречные магазины, припоминая: может, ей что докупить на ужин надо? Потом можно будет объяснить Жабе: в очереди стояла. Таня задерживалась у прилавков и с любопытством читала, что сыр стоит триста рублей килограмм, а пучок шпината – тридцать.

Она даже в мебельный и посудный магазин сворачивала. Но, в конце концов, приходила домой.

– Долгонько ты ныне, Татьяна, – отвратительным кротким голосом говорила старуха. Бровастое, усатое подозрительное лицо её, как полагается жабе, было усеяно крупными горошинами бородавок.

«Чтоб ты подохла», – думала Таня. Она с размаху опускалась прямо в пальто на диван и сидела неподвижно, пока Жаба переодевалась в пахнущее старушечьим бельё. Она закидывала дряблые отёчные руки, показывая редкий светлый пух под мышками, со старческим кряхтением неторопливо облачалась в чёрную кофту и складчатую юбку до полу.

Они ехали в трамвае, потом долго шли по тёмной улице без фонарей среди частных домиков. Здесь по-деревенски лаяли собаки и в окнах не было света, потому что хозяева ложились спать рано тоже по-деревенски. К одной избушке на курьих ножках сворачивали.

– Погодь маленько, запыхалась, – просила старуха и минутку стояла, нагнувшись, глядя в землю, дыша загнанно, со свистом. После аккуратно стучала в калитку. В вырезанное в калитке отверстие выглядывал круглый человеческий глаз. Тане казалось, что он выпучен в паническом страхе.

– Сестра во страдании и скорби Абросимова, – астматически сипела старуха. Калитка пропускала их и снова бесшумно закрывалась на засов.

В августе Таня с адресом в кармане (его дала востроносенькая вахтёрша и просила быть почтительной с хозяйкой Домной Ивановной) впервые пришла в этот богатый кирпичный дом на окраине города. Хозяйка (Жаба) хмуро буркнула:

– Месяц поживи, там посмотрим.

По истечении срока вызвала Таню в кухню.

– Вот что, милая. Открыться хочу. Из истинно верующих я, коих гнали и гонят испокон веку слуги Антихриста. В субботы моления у нас, провожать меня будешь. Это коли жить у меня собираешься. А не хочешь – не держим. На все четыре стороны.

Старуха стояла перед Таней, сцепив на выпуклом животе пальцы, глядела на Таню немигающими жабьими глазками. Что же, Жаба всё верно рассчитала. За месяц, пока Таня доверчиво тут жила, в городе расхватали последние квартиры. Начались занятия, и Тане негде и некогда было искать новое пристанище. Старуха всё продумала. Таня попалась в западню, как мышонок.

У неё от обиды задрожали губы, она жалко, побито улыбнулась.

– Вот и хорошо, – кивнула старуха, как будто Таня сказала «да». – Пошли чай пить.

Мерзкий чай, мерзкая старуха. Ночью Таня заплакала под старухин храп, но после слёз, как это бывает, пришло облегчение.

– И что такого? – размышляла она, уткнув мокрый носик в подушку. – Главное, в эту чушь не верю. Возьму с собой тетрадку с лекциями и почитаю в сторонке. А их главарь пускай сидит в бочке, а остальные вокруг голые пляшут под караоке, катаются по полу и рвут волосы… Кажется, так у них это происходит.

Таня хихикнула и уснула весёлой. Но всё оказалось совсем по-другому. Не было фанатичной братии, исходящей в экстазе, не было кормчего в бочке. Был Борис: очень приятный изящный молодой человек с бородкой, с причёской «орфей». Его можно было принять за студента-ботана.

Все, кто находились в комнате, сдвинули стулья и образовали плотный кружок, плечо к плечу. В центре кружка стоял Борис, которого все называли Страстотерпцем, и мягко и проникновенно говорил что-то окружившим его. Всё это было похоже на тайную явку революционеров, только керосиновой лампы не хватало и полицейских свистков за окном. Таня не удивилась бы, если бы сейчас они, раскачиваясь, сурово запели: «Вы жертвою пали…»