Надежда Нелидова - Книга 3. Дом с фиалками
- Название:Книга 3. Дом с фиалками
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:ЛитагентСтрельбицькийf65c9039-6c80-11e2-b4f5-002590591dd6
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Надежда Нелидова - Книга 3. Дом с фиалками краткое содержание
В этой книге собраны документальные и художественные истории. Будут и стрельба, и охота за бриллиантами, и продажная любовь, и криминальный любовный треугольник… И ещё много разных событий: произойдёт классовая революция в отдельно взятом коттеджном посёлке. Знаменитая Ясновидящая преодолеет самые невероятные препоны и добьётся заветной цели: её пригласят на центральное телевидение. В документальной повести «Прекрасное далёко. Тринадцатилетние самоубийцы» – объяснена единственная причина, по которой совершается самое страшное на Земле: ребёнок убивает сам себя.
Книга 3. Дом с фиалками - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Тошнит. Никого не хочется видеть. Только в одиночестве и молчании можно соединить в сознании несоединимое, уложить то, что не укладывается. Глаза подтверждают: «Да, это тело. Это Витя». Витя, который никогда не встанет. Я услышу только с магнитофонной ленты его голос, далекий и приглушенный, звучащий как с того света, зовущий меня по имени.
Анестезия дошла до кончиков пальцев. Хочется вытянуться и прикорнуть, притихнуть рядом. Упокоиться. Но я выхожу из комнаты и говорю очень своевременные и разумные слова: нужно разослать телеграммы. Мама заботливо замечает: «Не оставляйте его одного, нельзя».
И я снова усаживаюсь рядом с Витей на полу. Как жить дальше? Тошнит, выворачивает от самой перспективы жизни. Я вспоминаю, что душа Витина, возможно, сейчас здесь и видит и свое стройное неподвижное тело, и мое жалкое скрюченное тело рядом. Наивная мысль, что он меня слышит. Громко шепчу: «Ви-итя-я».
Отвернувшись, похоже на отрывистый полулай-полусмех, плачет брат, сидящий у его изголовья на корточках. В последний раз я видела его плачущим в детстве, лет двадцать пять лет назад.
Меня с мамой заставляют выйти: Витю будут готовить выносить. Просят бинты: руки и ноги нужно связать.
Самые жуткие моменты: когда тело выносят и вносят. Точно мертвый вновь обладает способностью двигаться. А те, что его несут – носильщики, которые не более чем выполняют его волю. В дверях появляется завернутое в простыню длинное стройное тело. Свешиваются большие красивые ступни, которые я пытаюсь поймать и поцеловать. Представляю, как Витю несут по темной лестнице, по которой его недавно легко носили резвые быстрые ноги.
Когда я, беременная, просила помочь подняться на пятый этаж, он весело, шутя, почти вносил меня до квартиры на руках, такой был сильный.
Страшно, когда через два дня вплывал над головами мужчин гроб, обтянутый дешевым голубым ситцем. Хотели голубой бархат, но тогда всё в дефиците, даже бархат на гроб. В квартиру грозно вплывало Главное действующее лицо, нечто гораздо более величественное и царственное, чем живой человек. А всего-то маленький мальчик.
Как мы в горе и страхе с сестрой зарыдали и заломили руки. «Только переживи это! Как-нибудь переживи!» – уговаривала я скорее себя, чем сестру. Жуткий, непередаваемый страх перед двумя маленькими белыми табуреточками, приготовленными под гроб. Эти табуреточки жутче всего. И на лестничной площадке – белый памятник с плачущим ангелом. Кому?! Вите?…
Два дня до этого, пока Витя находится в морге – слезы, реки слез. Ходили из угла в угол, смотрели друг на друга и стонали. Мама жалобно, как ребенок, спрашивала знающих людей: «Когда нам станет хоть немножко легче, когда боль начнет отпускать?» И знающие люди называли разные сроки: через два месяца, через полгода, год. И мама говорила: «Разве можно выдержать ЭТО год?»
Когда открывают гроб, мне страшно, так страшно, что я обеими руками зажимаю рот, чтобы не закричать. Его голова обернута белым вафельным полотенцем. Сестра осторожно разматывает. Вот он лежит, тринадцатилетний подросток – маленький палач своих палачей. Красивое, но уже расширившееся и потемневшее лицо. На нем нарядная рубашка и новый костюм брата, который ему велик. Кончики пальцев сиротливо выглядывают из рукавов. Черные мокрые, пахнущие мылом волосы непривычно зачесаны назад и вбок.
И все же он уже не он: отяжелел острый, милый заносчивый мальчишеский подбородок. Он возмужал, состарился за две ночи в морге на сорок… на тысячу лет. Он самый старый из всех присутствующих в комнате. Он уже прошел то, что всем нам только предстоит пройти. Мы – неопытные, боязливые дети, а он прошел. Оттого так каменно спокоен.
То, что было дальше – похороны, поминки – это были такие фальшь, позор. Ночь, в которую Витя в последний раз в этой квартире, на этой земле спал в голубом гробу на табуретках. Как в плохой мелодраме, выл ветер на улице. Горели, не колеблясь, две свечки. Странное ощущение уюта – рядом с навек уснувшим.
Я пришивала к кромке гроба атласные рюши. Иногда оставляла иглу, приподнималась и целовала Витю в ледяной лоб, в никак не желавшие сохнуть, пахнущие мылом черные волосы. Иногда всплескивала руками, настолько происходящее казалось нереальным. У голубого гроба начал ощущаться странный запах. Господи, и это о Вите – запах! Это про него говорят: «Формалиновые салфетки под мышки и в пах…»
Сестра, измученная, уснула рядом с Витей на диване – искусанные губы, черные подглазья. Потом она сменила меня. Я просыпалась оттого, что сестра шевелилась, толкая меня, разговаривала с Витей. Все упрекала его, что он с нею так поступил, что молчал, не писал ей, когда ему было плохо.
Потом – похороны, перед которыми всех нас горстями напичкали таблетками. Железно помнили одно: нельзя обвинять и укорять друг друга. Надо соблюдать приличия, определенный обряд: в нужных местах кричать и плакать, в нужный момент говорить речи. А нужно-то было, не обращая внимания ни на кого, спешить использовать последние такие важные минуты: молчать, гладить по волосам, всматриваться в его черты.
Говорят, нельзя отрезать волосы покойного. Но сейчас было бы хоть что-то оставшееся от него, что я могла бы целовать и над чем плакать.
Потом его зарыли и оставили одного, потому что, по обычаю, нужно было всем ехать кушать и пить. Поминки, о которых невозможно думать без жгучего стыда. Какие-то примазавшиеся мужички-алкаши – это их кладбищенский промысел. Кто-то произносил пошлые речи вроде: «Этот глоток вина горек так же, как горько сейчас у нас на душе». Опустив глаза, ели что-то соответствующее моменту: кутью, оладьи, лапшу – ложками, вилками не положено.
…Мерзкие старушечьи, суеверные условности, оскорбляющие юного и сильного Витю. Шить только слева направо. Пол после выноса помыть кому-то из чужих. На второй день после похорон идти на кладбище, покойнику скучно, обидится… Какие-то вафельные полотенца, раздача кусков мыла и копеечных носовых платков, за которыми спешно снаряжали кого-то в магазин.
«Юность – это изгнание из рая детства.»
Пока в семье не было других внуков, его обожали, баловали. Он просто купался в любви окружающих. Едва появились другие малыши – любимую игрушку задвинули не на второй даже, а на десятый план. То есть его любили, конечно, но эта любовь была так глубоко спрятана в душе, что ее было не разглядеть.
До замужества я только и занималась тем, что любила Витю. Гуляли, я читала ему сказки, пела детские песенки, мы баловались, иногда ссорились и тут же мирились и обнимались. Уезжая, я сильно скучала. Однажды взяла лист бумаги и весь, живого места не оставила, исписала ласковыми прозвищами, которыми мысленно награждала двухлетнего Витю: горошинкой, ладушкой, Лялюсенькиным, Шатохинкой – и прочей чепухой.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: