Иван Виноградов - В центре Европы["Аврора", 1985, № 7]

Эта пара заняла соседний столик у окна, женщина и здесь продолжала ухаживать за своим спутником: отодвинула стул, подождала, пока мужчина сядет, и только после того сама села к столу, поманила официантку. Тихомолов принял эту женщину за универсального гида-переводчика и одновременно шофера (есть такие в Европе) и решил, что она сопровождает в поездке какого-нибудь богатого западного туриста. Но когда официантка принесла пиво, он увидел, что женщина взяла в свою руку бокал и поднесла его к подбородку мужчины, а тот по-детски послушно вытянул губы и стал пить… Его руки были хорошо сделанными, но бездействующими протезами.

Женщина и супом кормила мужчину с ложки, и сосиски подавала кусочками с вилки, расторопно успевая и сама что-то бросать себе в рот со своей тарелки. У нее все было отработано и получалось безошибочно — что себе, что мужу, а была она, конечно, женой его. Только жена могла так вот…

Тихомолов всегда испытывал неловкость перед инвалидами. Когда видел однорукого, чувствовал стеснение в руках своих, а встречаясь с безногим, нередко и сам начинал непроизвольно прихрамывать на свою раненую ногу, раненную, правда, не тяжело. Ему казалось, что инвалид, глядя на него, здорового, всегда должен испытывать зависть или обиду.

Об этом же подумал он и теперь, глядя на безрукого немца. По годам тот вроде бы не мог быть солдатом минувшей войны, разве что успел попасть в отряд гитлерюгенда и разок стрельнул фаустпатроном по советскому танку. Впрочем, о гитлерюгенде и о том, что по соседству, может быть, сидел за столиком бывший враг, Тихомолов начал рассуждать позже, а вначале была привычная неловкость, родившаяся на родной земле при встречах со своими инвалидами…

— Вы хотите поговорить с этим человеком? — спросила все понимающая Майя.

— Не знаю, — замялся Тихомолов. Но, видимо, в его тоне послышался все же интерес, потому что Майя тотчас встала и подошла к соседнему столику, заговорила.

Безрукий посмотрел на Тихомолова и произнес:

— Их вайс нихт… (Я не знаю).

Он тоже не знал, нужно ли им разговаривать.

И тогда Тихомолов сам подошел к нему, представился.

Инвалид кивком головы показал ему и Майе на свободные стулья и попросил официантку принести всем пива. Жена инвалида достала из кармана пиджака сигареты, предложила Тихомолову и Майе (они оба не курили) и дала закурить мужу.

Немец ждал вопросов.

— Это война? — единственно, о чем решился спросить Тихомолов.

— Да, — ответил немец. — Апрель сорок пятого года.

Значит, действительно фаустник из гитлерюгенда.

— Ранен в бою против русских танков, — продолжал немец, не собираясь ничего скрывать. — Первую помощь оказали на советском медпункте… Вероятно, я должен был тогда погибнуть, но вот спасли, дали возможность пожить и узнать, что есть на земле хорошие люди.

Здесь он посмотрел на свою жену.

— У вас есть дети? — простодушно спросила Майя.

— Двое сыновей, — ответила охотно жена инвалида.

— У меня тоже двое, — сказал, не дожидаясь перевода, Тихомолов.

— Вы довольны своими сыновьями? — спросил немец.

— В общем-то да, — ответил Тихомолов.

— Главное — наши сыновья уже никогда не будут воевать друг против друга.

Тихомолов покивал головой. Да, такой итог многое значит…

Дальше у Тихомолова был Веймар, или Ваймар, как звучит это по-немецки, — город с добрым старинным лицом, с ухоженными чистыми площадями, с холлами-двориками, где есть и цветы, и деревья, с коридорами-улочками. Здесь сохранился не только облик, но и дух старины, дух Гёте и Шиллера; на одной из площадей они стояли рядом, как при жизни и как живые. Здесь ощущаешь и звучание классической старины — Бах, Лист. Они тоже творили здесь, слушая Ваймар. В этом уютном городском «интерьере», по-видимому, удобно жилось и хорошо работалось старым мастерам. «Звуки отмирают, но гармония остается…» — говорил Гёте об архитектуре, называя ее застывшей мелодией. А гармония рождает новую гармонию, отметая хаос.

Еще были у Тихомолова Дрезден и Саксонская Швейцария, Потсдам и Цецилиенгоф. Немецкие друзья хорошо продумали для него программу визита. В Потсдаме он полюбовался оригинальным зданием с башенкой и глобусом наверху. Испытал мальчишеское желание подойти к зданию поближе, чтобы постоять именно в центре Европы, обозначенном этим зданием. Подошел, постоял. Подумал, что неплохо было бы когда-то собраться здесь влиятельным представителям всех европейских государств, оглядеть из центра все окрестности и дальние окраины, подивиться всему, что дано здесь природой и создано многими поколениями людей, и принести от имени всех народов клятву мира и добрососедства. И чтобы никто ни сегодня, ни через тысячи лет не посмел от нее отступиться. Европа стоит того, чтобы поберечь ее во имя сегодняшнего и завтрашнего дня. Поберечь для себя и для всего человечества.

У входа в Цецилиенгоф Тихомолов увидел очередь. Майя хотела провести его, как гостя, без очереди, но он решил постоять в толпе. Потом не спеша осматривал зал и каждое кресло в зале заседаний Потсдамской конференции и вспомнил свою недавнюю мысль о том, чтобы европейцам собраться когда-то в центре Европы. Уже собирались. Хотя и не все.

Внутри особняка тщательно охранялась история, снаружи жила современность.

Так и хотелось крикнуть отсюда громовым голосом: «Объединяйтесь, европейцы! Не будьте послушными агнцами в руках зарвавшихся политических гангстеров! Подобно тому как в прошлой войне народы многих стран оказались жертвами одного и того же врага — фашизма, так и сегодня надобно помнить: подлинный враг человечества находится как бы над национальными границами».

— В центре Европы у вас появились невеселые мысли? — спросила Тихомолова Майя Гамбург.

— Да, совсем невеселые, — ответил он.

— Я понимаю. Будущее Европы?

— Теперь это означает и будущее всей планеты.

— Не все это понимают.

— Я думаю, все. Только не каждый знает, что надо делать именно ему, чтобы остановить занесенную над миром руку!..

На другой день дождя не было, в сером берлинском небе стали появляться обнадеживающие просветы, и Майя предложила подняться на берлинскую телебашню с ее поворотной смотровой площадкой.

Скоростной лифт вознес их наверх, выше стоявших вчера над Берлином туч. Они стояли у барьера вращающейся площадки и смотрели на панораму Западного Берлина с его редко поставленными небоскребами, рыжевато-зеленым осенним парком, с заметным, отреставрированным (чтобы закрасить победные автографы советских солдат) рейхстагом. Многое терялось в дымке отдаленности, так что больше ничего характерного, присущего именно Западному Берлину, не попадалось на глаза. А вот дальше начиналось уже знакомое: широченная Александерплац, торговый центр у подножия башни, Остров музеев, где еще вчера в Пергамском музее Тихомолов осторожно, как бы ощупывая подошвами мрамор, поднимался по ступеням Пергамского алтаря, прикасаясь к великому прошлому планеты… Его отвлекли стоявшие поблизости молодой англичанин и молодая немка-гид, разъяснявшая гостю какие-то подробности наблюдаемой панорамы. Англичанин шутил и вежливо улыбался своим шуткам, гид профессионально улыбалась — и продолжала свое.