Джанет Уинтерсон - Весь мир и другие страны

Родители так гордились мной, когда я пошел в авиацию. Стоя в новенькой форме в нашей захламленной гостиной, я чувствовал себя ангелом, спустившимся с небес. Гавриилом, возвещающим Благую Весть пастухам.

«Скоро у тебя будут крылья», — сказала мать, а отец достал бутылки «Гиннесса».

У меня в спальне с моделей аэропланов была стерта пыль. «Сопвит Кэмел», «Спитфайр», «Тайгер Мот». Я перебирал их и переворачивал, разглядывая бальзовые корпуса и крылья из рисовой бумаги. Я ни разу не пользовался готовыми наборами. Сколько они таили надежд. Больше, чем церковный алтарь, больше, чем хорошие школьные отчеты. В потайных местах — под фюзеляжем, на хвостовом плавнике, скрывались мои надежды.

В комнату вошла мать. «Ты их с собой не возьмешь?»

Я покачал головой. Меня бы засмеяли, задразнили. Но вечером, после отбоя, каждый из нас на своей койке будет думать о моделях аэропланов и о многом другом, что осталось дома и о чем больше нельзя говорить.

Она сказала: «Я их все равно протерла, на всякий случай».

Бомбей. Каир. Париж, Чикаго. Теперь я там побывал. Я побывал почти везде, и странно — через какое-то время они начинают выглядеть одинаково. Не здания и не пейзажи, а люди. Мы все озабочены одним и тем же: как жить, кого любить, и куда мы уходим, когда все кончится. Неотложные нужды — надо есть, надо делать деньги, — придающие лицам одинаково голодное выражение, по временам отвлекают нас от мыслей о смерти. Но когда эти нужды удовлетворены, хотя бы на время, мы не можем перестать все вновь и вновь думать о том, как короток промежуток между днем и ночью.

Три человека мне ясно это показали: первым был нью-йоркский нищий. Он сидел, раздвинув ноги, уронив голову на руки, на низенькой стенке у ночного гаража. Я проходил мимо, и он прошептал: «У тебя найдется два доллара?». Я отдал ему мелочь. Он сказал: «Не посидишь со мной минутку?»

Его звали Билл, он был паталогическим игроком и хотел выправиться. Он был уверен, что сможет в понедельник утром получить работу, если только проживет двое суток в ночлежке, чтобы отмыться и отоспаться. Всю эту неделю он спал у решетки отопления гаража. Я дал ему денег на ночлежку, и еще немного — на еду, и сжатый кулак его тела постепенно разжался. Он оказался мягким и словоохотливым. В мечтах он уже нашел работу, отличился на ней и познакомился в закусочной с милой женщиной. Поднявшись на ноги, торопясь в ночлежку, успеть до закрытия, он пожал мне руку и сказал: «Понимаешь, на улице хуже всего не голод и не холод, хуже всего, что тебя никто не видит. На тебя либо вообще не глядят, либо глядят сквозь. Как будто ты привидение. А если уже умер, какой смысл пытаться жить?»

Второй была модельерша, с которой я познакомился в Милане. Она была звездой в своем деле, и работала долгие часы, после того, как все разошлись по домам. Любой, кто проходил мимо, видел свет у нее в окне. Оно одно светилось. У меня никогда не было времени поговорить с ней за едой, или хотя бы за чашкой кофе. Ей приносили еду в студию, и она ела как мальчишка, с карандашом в одной руке и пригоршней маслин — в другой. Косточки она выплевывала в манекенщиц.

«Я никогда не беру отпуска, — сказала она. — А мои манекенщицы только и делают, что уходят в отпуск. Им наплевать».

«Тебе надо бы отдохнуть, — сказал я. — Поезжай к себе в какой-нибудь из домов». У нее было пять домов, но она жила в квартире, которую снимала над студией.

«И что я там буду делать целыми днями, мистер Пилот? Плевать в потолок? — Она подошла к рабочему столу и взяла ножницы. — Если начнешь думать, перережешь себе горло. О чем думать? Это всегда кончается одинаково, я пробовала. У тебя в мозгу есть запертая дверь. Ты всю жизнь пытаешься эту дверь обойти. Ходишь в гости, работаешь на износ, заводишь детей, заводишь любовников, неважно что. Но когда остаешься один, в тишине, и тебе нечем заняться, или просто когда подымаешься по лестнице, опять видишь эту дверь, она тебя поджидает. Тогда надо торопиться, надо не дать себе снять засов и повернуть ручку. За дверью зеркало, и в нем ты впервые увидишь себя. Увидишь, кто ты есть, но хуже всего — увидишь, каким тебе не бывать».

Третьей была женщина с собакой в парке. Собака была молодая, а женщина старая. Она несла кошелку и время от времени вынимала оттуда бутылку и мисочку и давала собаке попить.

«Пошли, Сэнди», — говорила она, когда собака напилась.

Потом она исчезала за кустами, только мелькал вдали собачий хвост.

Она меня завораживала, потому что, она была всем, чем я не был. Поставить нас рядом — как мы будем выглядеть? Во мне шесть футов росту, я в летной форме, у меня крепкая рука и твердый взгляд. Она ростом примерно пять футов, в заношенной одежде. Я мог бы поднять ее одной рукой.

Но если бы наши взгляды встретились, я бы опустил глаза и покраснел как тинейджер. У нее перевес надо мной. Она не ждет, чтобы ее придумали. Она это сделала сама.

Откуда я знаю? Сам не знаю, но все чаще, глядя на людей, пытаюсь угадать, кто из них подделка, а кто настоящий. Большинство из нас — подделки, окруженные позолоченными игрушками, толстыми записными книжками, солидными кабинетами, — что угодно, лишь бы подальше от этой запертой двери.

Несколько лет, первых моих летчицких лет, эти вопросы меня не заботили. Я был доволен, искал приключений, и само собой понятно было, что я мужчина, раз делаю мужскую работу. Именно так мы и определяем себя, верно ведь? Потом как-то раз я проснулся со странным чувством, что это не я. Не то, чтобы я превратился в жука или оборотня. Приятели вели себя со мной как всегда. Я влез в любимую, хорошо поношенную одежду, купил газеты, купил яйца, погулял в парке. В конце концов я отправился к врачу. «Доктор, — сказал я, — у меня чувство, что я — не я». Он расспросил о моей половой жизни и прописал курс антидепрессантов.

Я пошел в библиотеку и набрал книг из разделов философии и психологии. Прочел Ленга, который призывал меня стать цельным. Потом Лакана, который требовал, чтобы я примирился с тем, что цельным мне не стать.

И все это время у меня была мысль: «Если это не я, то где-то должен быть я». Тогда-то я и начал столько ездить, ушел из авиации и купил собственный самолет. Большую часть времени я учу летать, а иногда вожу на экскурсия семьи, выигравшие первый приз в соревновании, условия которого были напечатаны на пакете супа. Это неважно, у меня полно свободного времени, и я занимаюсь тем, что мне необходимо: ищу себя. Я знаю, что если буду летать как можно больше, дольше и дальше, то мне просигналят, что у меня на крыле другой самолет. Я взгляну в окно, и это будет не знакомый «Красный дьявол». В кабине этого другого самолета я увижу себя.