Шолом-Алейхем - Сто один

Красивая древняя река Буг, протекающая на юге между Днепром и Днестром и впадающая, как и они, в Черное море, пересекает две губернии – Херсонскую и Подольскую – там, где, раскинувшись в беспорядке, стоят два еврейских местечка – Голта и Богополь. Оба местечка составляют, собственно, один город, но река разлучила их, словно разорвала пополам, а люди связали мостом, так что оба местечка снова соединились в один город: вот вы как будто в Богополе, а через каких-нибудь пять минут уже в Голте. И обратно идешь – то же самое: только что были в Голте, – не успеешь оглянуться, как вы уже снова в Богополе!

Голта много лет подряд считалась деревней, а Богополь – местечком. Поэтому на Голту распространялся указ от 3 мая 1882 года, согласно которому евреям не разрешалось селиться там вновь.

С тех пор Голта стала очень привлекательной для богопольских евреев, которые вдруг загорелись желанием селиться именно в Голте и как раз после 3 мая.

С этого дня богопольские евреи начали тайком перебираться в Голту. Однако это им не удалось. Их попросили обратно, через мост, в Богополь: «Господин Ицко, пожалуйте назад до богопольского раввина!» Либо без слов поворачивали в обратную сторону воз и говорили при этом с усмешкой: «А форфор на Бердичев!»

– Помилуйте! – протестовал переселенец. – Я голтянин вот уже скилько лет подряд! Я маю собственный город у школе (то есть: «Я имею собственное место в синагоге!»). Я маю скилько родичей на кладбище!

Однако доводы эти помогали, как мертвому припарки.

– Документы! Бумаги! – отвечали ему.

И началась канитель с бумагами. Евреи в те годы были крупными покупателями бумаги… Ходатаи озолотились, у доносчиков было по горло работы… Иным удавалось, другим – нет. Немало евреи сами себе напортили доносами. Из-за этих доносов многие семьи были вынуждены собрать свои бебехи и эмигрировать через мост из Голты в Богополь, и в местечке прибавилось нищих, едоков, поедающих друг друга… Евреям не хотелось так сразу подчиниться, вот они и воевали (на бумаге, конечно!). И пошла война между евреями и полицией, а также между евреями и евреями. Бумаги летели в полицию, из полиции в губернию, из губернии в сенат, из сената в губернию, а оттуда обратно в полицию. И война эта тянулась двадцать лет подряд. Боюсь, что историк, который когда-нибудь займется описанием этих местечек, должен будет тот период назвать «историей двадцатилетней войны». Голтянские и богопольские евреи будут знать, о чем речь идет…

Среди воевавших были двое: Рахмиел-Мойше Богопольский из Голты и его кровный враг, Нахмен-Лейб Голтянский из Богополя.

Пусть вас не удивляет и не вызывает вопросов, что Рахмиел-Мойше голтянин и зовется Богопольским, а Нахмен-Лейб – богополец, а зовется Голтянским. Я, например, знаю некоего Черкасского, живущего в Белой Церкви, и некоего Белоцерковского, живущего в Черкассах. Затем я знаю некоего Таращанского, живущего в Кременчуге, и некоего Кременчугского, живущего в Тараще. Казалось бы, чем плохо, если бы Черкасский, который, наверное, родом из Черкасс, жил в Черкассах, а Белоцерковский – в Белой Церкви, Таращанский – в Тараще, а Кременчугский – в Кременчуге? Но если бы каждый человек был привязан к своему городу, что бы тогда было со всем миром? Однако возвращаемся к 3 мая 1882 года.

Нахмен-Лейб Голтянский, который всю свою жизнь прожил в Богополе, должен был как раз второго мая, в ночь на третье, ночевать в Голте. И надо же так случиться, что он попал в протокол, составленный урядником, – и это послужило доказательством того, что он голтянский житель. Вот как бывает, когда одному суждено счастье, а другому несчастье!

Разумеется, что Рахмиелу-Мойше это было очень досадно, и он делал все, что мог, подкапывался под Нахмен-Лейба до тех пор, пока не доказал неопровержимо, что Нахмен-Лейб житель Богополя. Но и Нахмен-Лейб, конечно, не дремал и доказал при помощи бумаг, что в ночь со 2 на 3 мая 1882 года он был записан в Голте в книгах урядника. Да и самое имя Голтянский свидетельствует о том, что он, Нахмен-Лейб, – житель Голты, а Рахмиел-Мойше – богополец, как об этом говорит его фамилия: Богопольский, то есть из Богополя.

Так писал Нахмен-Лейб в губернию. Но и Рахмиел-Мойше не молчал. Он получил бумагу и доказал свидетельскими показаниями, что Нахмен-Лейб, хоть он и называется Голтянским, на самом деле – житель Богополя. Доказательства: у него в Богополе собственный дом и постоянное место в молельне проповедника. К чему голтянину свой дом в Богополе и место в богопольской молельне?

Словом, бумажная война между нашими вояками длилась до тех пор, пока оба они не осточертели губернии, и тогда прибыло предписание – выселить из Голты обоих и следить, чтобы ни один из них не смел оставаться там на ночь.

– Осел, чего вы молчите?

– А что толку, если я буду кричать?

– Существует сенат, подавайте в сенат!

– Зачем я буду подавать в сенат, когда губернское правление нашло, что я богополец? А тут еще вмешалась Рахмиел-Мойшиха:

– Не надо соваться в сенат! Сената ему еще не хватает! Ты, видно, хочешь, чтоб нас из Богополя тоже выселили?

Во всем Рахмиел-Мойшиха добивалась своего. Но тут она ничего поделать не смогла. Рахмиел-Мойше был упрям, он подал бумагу в сенат – и представьте себе такую историю…

Прошло много времени, пожалуй, лет двадцать. Однажды, в начале лета, сидит он у себя в лавке и даже не думает о сенате, почти забыл, что существует на свете сенат… И вдруг приходят и зовут его к приставу.

– Что еще за новости? Опять «свечной сбор»? – проговорила Рахмиел-Мойшиха, обращаясь к мужу.

– Понятия не имею! Убей меня бог! – ответил Рахмиел-Мойше. – Но, если пристав приглашает, нельзя же быть свиньей, надо идти.

– Смотри, чтоб тебя там не арестовали! – выпроводила его с этим благословением Рахмиел-Мойшиха.

Не прошло и получаса, как Рахмиел-Мойше влетел в лавку и еле мог проговорить:

– Поздравляю!.. Из сената прибыло… Прибыло, что я – богополец… Могу, стало быть, жить в Богополе…

Рахмиел-Мойшиха всплеснула руками.

– Счастье твоей бабушке! Как вам нравится такое поздравление? Он уже имеет право жить в Богополе!

– Тьфу! Что я говорю – «Богополе»? В Голте, хочу я сказать!

– В Голте? Так и говори! Ну, Рахмиел-Мойше, что я тебе говорила?

– А что ты говорила?

– Не говорила я тебе, чтобы ты подавал в сенат?..

Рахмиел-Мойше был так доволен и счастлив, что побежал в город и растрезвонил из конца в конец – пришла из сената бумага, ему разрешено жить в Голте и он переезжает, даст бог, скоро в Голту. Рахмиел-Мойше в этот день не ел, не отдыхал. Он бегал от одного к другому, его чуть ли не по воздуху носило. Кого ни встречал, останавливал.