Алексей Петров - Эммануэль

Так всё и произошло: Герасим выбрался на воздух, мы понимающе переглянулись, вскрыли новую банку и задумчиво свесились с лоджии, равнодушно разглядывая прохожих внизу. Но тут… Нет, это уже ни в какие ворота не лезло!

— Герка, ну где же ты? — донёсся из соседней комнаты капризный грудной голос.

— Иду, иду, Эммочка, — вздохнул мой товарищ и виновато покосился на меня.

— Слушай, а чего это она? — искренне удивился я. — Ты ведь сегодня уже как будто бы… мм…

— А-а, — он обречённо махнул рукой. — Всё из-за того, что эту гадость, эту заразу заморскую читает…

— Какую ещё заразу? — не понял я.

— «Эммануэль», будь она проклята!

— А кто автор?

— Кажется, какой-то Арсан…

Герасим состроил такую брезгливую гримасу (это был оскал отчаяния, маска неврологического больного, страдающего воспалением лицевого нерва!), что я испуганно отшатнулся.

— И что там такого, в это книжке? — продолжал бушевать Герка. — Я для пробы открыл на середине, прочитал пару страниц — нет же ничего! Слова, одни слова! И слюнявые поцелуи пополам с псевдофилософией разнузданного разврата. И похоть, похоть — изо всех дыр прёт похоть. Впору проблеваться, честное слово!.. А её, Эмку, эта книженция распаляет, как печку-буржуйку, хоть из брандспойта поливай. Даже не знаю уже, что делать.

— А ты поторопи её, — посоветовал я. — Пусть читает побыстрее…

— Гера, где ты там? — напомнила о себе Эммочка. И глубоко, протяжно вздохнула.

— Иди, иди, работай, — поторопил я его. — А я пока сбегаю в нашу библиотеку, подберу и для тебя что-нибудь подходящее. Например, «Как закалялась сталь». Или «Роковые яйца» Булгакова.

— Тебе бы всё шутить, — печально произнёс Герасим, поворачиваясь ко мне спиной. — Оставь пива, — процедил он на ходу. — Знал бы, какая потом жажда…

Так продолжалось ещё неделю. Мой приятель похудел и осунулся. В его голосе зазвучали нотки пессимизма, и он всерьёз стал подумывать о том, что хорошо бы поскорее уехать, тем более что дождь всё так же монотонно и сонно шуршит за окном, купаться по-прежнему не хочется, да и деньги на исходе… Пиво мы больше не пили. Просто покуривали на нашей лоджии и ждали, когда Эммочка дочитает до точки и позовёт Герасима исполнять супружеский долг. В девять вечера торжественно звучали позывные информационной программы “Время”, и мы слышали, наконец, властный клич Эммы:

— Гера-а-а!

— Какого х-х… хрена? — складно и сердито отзывался мой сосед, но так, чтоб супруга не слышала, и чуть громче добавлял: — Иду, иду, дорогая…

Он ненадолго исчезал, а я скучал в одиночестве на своей половине лоджии и, чтобы хоть как-то развлечься, высовывал руку и считал капли дождя, падающие в ладонь. Я настолько привык к тем звукам, которые слышал в комнате молодожёнов по три раза в день, что уже никак не реагировал на них, и меня больше не посещала крамольная мысль отправиться на поиски постельной партнёрши в ресторан или на танцы…

И вдруг всё разом прекратилось. По ночам я, как ни напрягал слух, ничего не слышал в комнате соседей, а Герка заметно повеселел, и в его глазах появился странный металлический блеск. По привычке я вздрагивал, когда слышал из холла позывные программы «Время», потому что, как правило, именно в этот момент ещё совсем недавно до нас доносилось требовательное и медоточивое «Гера-а!», — однако теперь ничто уже не мешало нашему с Герасимом покою. В соседней комнате было тихо, и если бы я раньше не узнал, что там, за стеной, живёт прелестное необузданное существо по имени Эммочка, ни за что не догадался бы теперь об этом.

И тут смутные подозрения стали терзать меня, и картины одна страшнее другой начали будоражить мое воспалённое воображение. Наконец я отважился спросить Герасима напрямик, в лоб:

— Ты что же это — больше не того?.. Давненько я не слыхал голоса твоей богоспасаемой супруги…

— И не услышишь, — удовлетворённо кивнул Герасим, зловеще ухмыляясь.

Волосы зашевелились у меня на голове.

— Что, что ты сделал с ней? — едва слышно прошептал я и отчего-то оглянулся.

Герка утробно засмеялся — я вздрогнул и судорожно вцепился в перила лоджии.

— Видишь ли, друг мой, — ответил он. — Мы, к твоему сведению, уже не читаем пресловутый шедевр эротической литературы. Теперь, да будет тебе известно, мы перешли на русскую классику. Я раздобыл для Эммочки другую книгу…

— Какую же?! — вскричал я. — «Живой труп»? «Записки из Мёртвого дома»? «Живые и мёртвые»?

Герасим хитро сощурился, выдержал эффектную паузу и торжественно произнес:

— «Муму» Тургенева! Так-то вот!

Он хищно потёр руки, понизил голос, заговорщицки подмигнул мне и предложил:

— А не выпить ли нам, дружище, сегодня коньячку, а? Как ты думаешь?

Но я не ответил ему. Я успел только проглотить вязкий комок слюны, набежавшей в предвкушении моём бальзама телесного, именуемого «Метаксой», когда зашевелились гардины у двери, и в проёме возникла высокая длинноволосая блондинка в голубом полупрозрачном пеньюаре. Выразительный ротик был вопросительно приоткрыт в жестоком изматывающем томлении, а влажные чёрные глаза глядели строго и печально. Это была Эммочка. Я в первый раз увидел её, но понял сразу, что мой друг Герасим окончательно погиб, сгинул, как воин в неравном бою, ибо такой женщине, как эта, отказать совершенно невозможно. Грозовое облако, пахнущее духами «Сальвадор Дали», тропический тайфун по имени Эммочка, безжалостный зов инстинкта, неуправляемая стихия — разве может сладить с этим слабый издёрганный мужик?..

Точёная грудь Эммочки слегка приподнялась, всколыхнув тонкую ткань пеньюара, а потом чуть опустилась, до нас донёсся таинственный в своей первобытной красоте вздох желания, и мы услыхали сакраментальное и неизбежное:

— Герочка, ну где ты? Иди же скорее, милый…