Марина Анашкевич - Другая

— Это не ко времени, Зоя, и не к месту, — поморщился новоиспеченный златоуст, хотя и дал супруге закончить. И посыпал словами, как из рога изобилия, — говорить он умел! Вспоминая о коллеге по перу и восхваляя того достоинства, поведал слушателям о том, что перед смертью Иван исповедался и причастился как истинный христианин (хотя, помнится, вдова упоминала, что муж две недели был подключен к аппарату и умер, не приходя в сознание). Под конец же речи, ко всеобщему удивлению почвенник с лицом рептолоида плавно вырулил на прежнюю тему, затронутую еще до глазуньи, а именно о родовых муках, предписанных самой Библией, и в довершение, видно для красоты пассажа, призвал почтить тостом хозяйку дома и вдову раба божьего Иоанна, родившую, бывши ему преданной женой, трех чад, и остающейся неизменно верной покойному до сего дня.

— Да, что и говорить, Мишенька, дети даются нелегко, — растроганная хозяйка перегнулась через стол — дотянуться до бокала с минералкой в руке классика. Детей на поминках не было, — у молодых свои заботы, но в доказательство их наличия вкруг стола был пущен семейный альбом.

— Верно, брат, жена чадородием спасается, — поддержал пьяненький отец Никон, прибавив: — Смотри–ка, а младшенький — вылитый Ванька, чертяка!

Ей так хотелось взглянуть, но вот дуреха, зачем–то сняла очки, и пока доставала их из сумки, жена классика перехватила альбом. Бегло глянув, передала дальше. Не судьба. Зато прямо напротив портрета посадили, и она смотрела украдкой. Прищур смешливых Ивановых глаз настраивал на мелкое хулиганство, будоражил память. Золотые деньки+ Разве забудешь, как ревела в женском туалете, а распугавший всех девиц Ванька, единственный женатый парень в их группе, то ли в шутку, то ли всерьез убеждал ее, что ей крупно повезло, что женщина в процессе беременности становится сверхчеловеком по всем признакам, и не только физиологическим, — эдакой инопланетянкой.

«Богиней, если хочешь. Гордиться должна, а не рыдать».

Она жалела теперь, что тогда почти не слушала его, а только гадала — влюблен он в нее или нет? Конечно, она безумно любила другого, неженатого, мастера спорта, а не филолога, но все–таки… Так она и не узнала наверняка, но разве это важно сейчас?..

«Короче, план такой», — вырвав листок из тетради и крупно написав ЗАСОР, Ванька приклеил его снаружи размокшим мылом. Словно вчера это было: стоит, прижав дверь спиной, скрестив руки на груди. Она запомнила даже свитер на нем: синий, с двумя полосками — белой и голубой. Пока излагал план, в дверь то и дело толкались, но Ванька держал оборону и на стук недоверчивых отзывался: «Засор, потерпите малек, дамочки!»

Потом, много позже, она прочла в одной книжке нечто похожее, в подтверждение его слов про сверхчеловека, и сейчас, в паузе между траурными речами, вдруг решилась, вскочив с вилкой в руке.

— Психоаналитик Карл Юнг+

Перекрестные взгляды, наведенные на нее подобно прожекторам, вынудили ускориться и дальше палить как из пушки, чтоб не прервали. — Словом, он наведался к туземцам, в Австралии. В общем, там у одной старухи аборигенки, имевшей кучу детей, Юнг все допытывался, что чувствует женщина, став матерью. И та ответила, что мужчине не стоит этим даже интересоваться, потому что это пустое, потому что мужчина никогда этого не поймет по природе своей, незачем и спрашивать. Но Юнг не отставал, и старуха сказала только, что после родов женщина становится другой, а мужчина остается прежним. Как был. Вот так она сказала. Юнга это потрясло, и он с ней согласился. А у нас все писатели, после Льва Толстого, почему–то считают приоритетным правом описывать, как женщина рожает, и что она при этом чувствует.

Куда ей до Златоуста! В запале даже про ляжку сдобного Никона позабыла. Напоследок глянула на Ивана, прощаясь с сильно увеличенным его лицом навсегда. Смейся, смейся+

Тишина в комнате висела если не гробовая, то близкая к предгробовой. На счастье у отца Никона зазвонил сотовый.

В прихожую, где она, торопясь, надевала сапоги, ее вышел проводить рыжий кот с белой манишкой. Из приоткрытой в гостиную двери доносился свистящий женский шепоток: «Ну и бес–стыдница!» А Юнг православным не пример — сам бес и с бесами знался! Подобострастное бабье сетованье накрывал, как волна, глас Никона:

— Не, еще посидим, но ты поспешай! И вот что: заскочи по дороге в супермаркет, купи десяток яиц, у них тут, понимаешь, дефицит, как в девяностые! Аз, грешный, с самой обедни о глазунье мечтаю, будь ласков!

Мягко падал крупный снег, поглощая шум улицы. Она пошла в сторону от нее, через сквер, нарочно удлиняя себе путь, чтоб побыть еще немного вблизи дома, где осталась фотография, — все снимки с Ваней, сохранившиеся с института, уничтожил муж+ Присела на сломанное дерево (его распилили на части, но еще не успели убрать), и подставила нежным хлопьям лицо. Как тогда, на катке, в сугробе.

«Раз снежинка, два смешинка+ Повезло же тебе, девица: в очках ты можешь смотреть не мигая на снег небесный+»

«Ага, пока не залепит стекла+»

«Дай–ка попробовать! Н-да+ Тебе дан шанс видеть вещи в ином свете, зуб даю!»

«Лучше очки отдай!..»

В тот вечер она еще не знала, что забеременила.

У самого метро ее вдруг осенило: кто–то очень сильно невзлюбивший женщину будто нарочно утвердил в сознании это слово: забеременеть. Сделал упор на бремя. А правильно — зачать. Начать. Зачин, начало — слова одного корня, ей ли, редакторше близорукой, не знать+ Воодушевляющее слово практически вытеснено пугающим.

Испуг мастера спорта («лучше бы доучилась сначала, а уж потом все остальное») излечила банальная ревность. Ванькин план удался на славу, ее потащили в ЗАГС в срочном порядке. Правда, с предупреждением, что спорт всегда будет на первом месте, это святое. Но и многоженец потенциальный чтоб на пушечный выстрел не приближался, не то схлопочет.

Муж ревновал еще и потому, что она назвала сына Ванечкой. Ну, а как же иначе? Пришлось рассказать ему правду про разыгранный как по нотам спектакль, но все равно не поверил. Махнул в сердцах рукой — поступай, как знаешь. Ванечкой так Ванечкой. Будем считать, что в честь прадеда–сибиряка, поскольку дед — Иванович. И уехал палить по своим мишеням — надежда биатлонной юношеской сборной: в таежном хозяйстве, где заправлял делами дед Иванович, соболя били прямо в глаз, и меткость была наследственной. Несколько медалей разного достоинства висели на гвоздиках, вбитых в стенку, но после пошла долгая череда двадцатых мест. Глеб мрачно шутил, что наймется в киллеры. К счастью, биатлон в России, как и церковь, стал в почете у народа, и тренерская работа неплохо оплачивалась.

Перед самыми родами врачи из частной дорогущей клиники убеждали в один голос: кесарево и только кесарево, при вашей близорукости рискуете остаться без глаз! И еще соседка в доверительной беседе описала ей, что это значит — рожать обычным путем: «Это все равно как вставить в задницу сложенный зонтик, раскрыть его там и тащить обратно. Тебе это надо?» Муж, бывший не в настроении из–за травмы колена, то и дело дающей о себе знать, не мог справиться с собственными, не то что с ее страхами: «Я тебе гинеколог, что ли?» И еще он не мог пропустить тренировки в среднегорье, иначе рисковал вылететь из сборной.