Catherine de Froid - Десять лет

Первое сентября. Цветы, родители, воздушные шарики. Саша пришел с бабушкой — и ей будет приятно, и коситься будут меньше.

Потом, после линейки, учительница долго говорила о том, что школа — это вступление во взрослую жизнь. Ей простительно — она уже давно выросла и забыла, какой была в первом классе, она просто повторяет то, что говорят в таких случаях, и не думая примерять на себя. Да и нельзя сказать детям, что взрослеть по–настоящему они начнут только класса с пятого, а то и с восьмого (а кто–то и всю жизнь будет ребенком, и в этом нет ничего плохого), и что школа — всего лишь первая ступень.

Саша слушал учительницу и понимал, что у него «переход во взрослую жизнь», недоступный одноклассникам, уже состоялся. Он был взрослее, чем нынешние без пяти минут выпускники, ругающиеся на родителей за неправильный подарок или «дурацкие запреты», чем учащиеся платных отделений престижных вузов, уверенные, что родители за них все заплатят, все решат и ото всего спасут. И уж конечно, взрослее, чем тот, кто пишет эти строки. Но довольно об этом.

Второе сентября. Саша складывал рюкзак для первого в жизни учебного дня. Дневник — на всякий случай, тетради, огромных размеров пенал (про постепенную трансформацию которого в одну–единственную ручку ходят анекдоты), азбука, учебник арифметики. Подумав, положил книгу, которую в тот момент читал, и плеер с наушниками — на случай, если совсем уж будет скучно на уроках или не заладится с одноклассниками. Для себя он решил, что проучится недельку, посмотрит, что да как, а потом попросится «перепрыгнуть» парой классов повыше.

Он вышел из дома, не торопясь пересек свой маленький город и вошел в школу минут на пятнадцать раньше положенного. Дети, которых приводили и привозили родители, конечно, могли прийти и раньше, но, видимо, предпочли урвать лишний кусочек сна. Бедняги, им только предстоит привыкать к системе раннего вставания, каждодневной пытки, ненависти к учителям и так далее. Но опять я не о том.

Саша зашел в пустой класс, облюбовал себе парту в середине класса — поближе к учителю, но оставляя достаточно места для близоруких учеников. Выложил учебники, надел наушники, достал книгу и отрешился от мира сего.

Что он читал — неведомо мне, а вот о его музыкальных вкусах можно попробовать кое–что рассказать.

Хохловы–старшие были из того самого поколения, которое хорошей музыкой называло рок и металл. Они были заядлыми меломанами и слушали музыку всех времен и народов. Саша с малолетства впитал квинтэссенцию мировой музыки — в доме Хохловых тишина царила только по ночам. Он отдавал предпочтение классической музыке, а так же классикам русского рока типа ДДТ и Наутилуса, но мог слушать практически любую музыку, лояльно вынося вкусы всех своих друзей. (О времена, о нравы! У нашего поколения и телефон–то первый появился годам к десяти, а эти… Впрочем, я ничего не говорю о том, в каком году жил Саша. А то, что с каждым поколением дети быстрее перестают быть детьми, тоже возможно.)

В класс вошел еще один мальчик. Он направился прямо к Сашиной парте:

— Привет. Я Максим, — и по–взрослому протянул руку для пожатия.

— Саша.

— Я сяду?

— Как хочешь. — Максим хотел.

— Что слушаешь?

— Ты вряд ли узнаешь. — Саша показал экран плеера: «Олесь из Любоистока — Сквозь суету».

— Узнаю, отчего же. Моя мама иногда слушает.

— Типа я люблю музыку, которая уже отжила? — привычно развил тему Саша.

— Я этого не говорил. Если бы она уже отжила, ее бы никто не слушал. А современное слушать — это еще искать хорошо надо. Много любительского, однотипного и конкретной ерунды, которую невесть как протолкнули в эфир. Извини, я нечаянно папу процитировал. О, тебя тоже к книгам приохотили? — обрадовался он, заметив на парте Сашину книгу. Об умении читать не спрашивал: в эпоху всевозможных сообщений речь письменная сравнялась по необходимости с устной, и если в школе еще учили читать, то это была скорее дань традиции или лень Министерства образования, которое так нелестно поминают как ученики, так и учителя.

— Меня много чему учили… — глубокомысленно ответил Саша, начиная уставать от этой светской беседы.

— Вундеркинд типа?

— Ага.

Где–то через полгода «взрослой» жизни Саша понял, что нельзя все–таки человеку работать, как часы, каждый день по минутам. Сначала это выражалось в нежелании куда–нибудь идти и что–то делать, в тоске по кому–то взрослому, даже чуть не прорезалось совсем раннее еще ожидание любви. Признаки депрессии налицо. Рецепт, к которому интуитивно приходит каждый человек, — сменить обстановку, стиль жизни, добавить чего–то нового.

И вот Саша снова сидел за столом и писал новый план. Уделять больше времени бабушке. Пару раз в месяц ходить на концерты — не важно, классическая музыка или рок (допустим, возрастные ограничения сняли). По воскресеньям в обязательном порядке ехать в какой–нибудь незнакомый город и бродить там до вечера. По субботам — счастливые дети! два выходных! — полдня на прогулки с двумя–тремя разными людьми, дальше — вечер с книгой на каком–нибудь иностранном языке или родительской программой. Последнее Саша любил особенно — Хохловы оставили целую коллекцию искусно написанных, прямо–таки филигранных, красивых в действии и почти бесполезных кодов. Их друзья, те немногие, которые сами хорошо понимали в программировании, называли Хохловскую деятельность новым искусством — вот только выставок для этого искусства не существовало, а оценить его могли лишь избранные. Саша мог, но пока не очень понимал цели родителей. Он использовал их произведения (иначе не сказать) как учебники и иногда лепил собственные мелкие программки «для овладения мастерством». Иногда делал игры. Смутно хотел подняться до родительского уровня, но не более того.

Семь лет человеку, вы о чем? Какие коды, какие размышления, какая депрессия?! Не бывает такого. Если дети рано взрослеют, это совсем не так выглядит, и незачем об этом писать.

Это вопиет мой внутренний читатель, мой самокритик. Я с ним согласна — ведь мы с ним составляем одно целое. Но писатель — он на то и писатель, чтобы быть свободным от рамок. Скажем, время такое. Наши пятнадцатилетние взрослые у меня перед глазами каждый день. Когда–то в тринадцать замуж выдавали. Кто–то и в сорок — дите дитем. Значит, и Саша имеет право существовать. Сколько ему отведено, что из него получится? Не знаю. Замысла у меня нет. Надеюсь, герой выйдет из–под контроля, как, бывало, жаловались бывалые авторы, и начнет жить по–настоящему.

Саша недолго путешествовал один. Уже на третье или четвертое воскресенье, когда он ехал куда–то то ли к Софрино, то ли к Фрязино, его окликнули: