Александра Огеньская - Человек, которым затыкали все дыры

Потом смутилась, подумала — никому не нужна косорукая девица бесформенного вида, и отчаянно решила, что не позвонит. А он позвонил. В тот же вечер. Но задание еще длилось и она не пошла с ним в кафе. Зато проболтали по телефону час. У него голос был волшебный, емкий, глубокий, хоть и с хрипотцой типичного курильщика. Он оказался художником, не слишком успешным, зато, говорил, живет под самой крышей самого высокого здания в городе и по ночам слышит, как воркуют голуби. Зимой, говорил, чуть–чуть подтекает, а летом жарковато, зато хорошо работается рано утром весной, когда всё голубое и зеленое, и осенью, когда летят первые паутинки. Рассказал, что нарисовал когда–то давно ведьмочку, такую рыжую, маленькую, выдумал, а вчера смотрит — та ведьмочка стоит за прилавком и считает деньги. И что он обязательно покажет, но не подарит картину, потому что как же он без своей рыжей жить будет, разве что готов приобрести настоящую рыжую — в коллекцию, в музей почти, чтобы сдувать с нее пылинки и никому–никому не показывать свое сокровище. Еще какую–то чушь. Она рассказала опять про тот пароходик на зеленой волне и не рассказала — кем работает.

И на следующий вечер позвонил. И через вечер. Вздыхал, ждал, когда уже можно будет встретиться, а она время использовала с толком — после оружия мыла руки, поправляла маникюр, накручивала волосы, залепляла лицо масками и муссами, пила свежевыжатый сок и бегала по утрам вокруг дома.

В последний день задания чуть с ума не сошла, отмеряя часы, минуты, секунды до свободы и отпуска. Кафе «Ладико» в центре, уютный полумрак, хорошие кондиционеры и обалденный кофе.

Всё сделала, побежала менять джинсы на юбку, кроссовки на босоножки, красить ресницы. Он позвонил еще раз и сказал, что ведьмочка опаздывает на шабаш. Ну что, если клиент попался такой медлительный?… Сломала каблук, едва на заплакала — пришлось возвращаться и терять еще пятнадцать драгоценных минут и пятнадцать секунд. На дворе в детской песочнице возились клопыши с совочками и ведерками, бабульки с собачками рассуждали о жизни, солнце жарило как ненормальное. Небо улыбалось.

Её ждали и не называли сукой, ни чудовищем, и дыры закрывать тоже не просили. И его точно не начальство отправило. И никакой он не агент, а всего лишь художник. Подожди еще пять минуток, мой хороший, пять минуток и пять лет до окончания моего контракта, а потом мы уплывем на остров, где больше никого не будет, и никто нас больше не потревожит. Ты будешь рисовать море, я буду учиться готовить моллюсков.

Погоди, мой хороший.

Дороги оказались почти пустые, от жары асфальт пах кисло и густо, поднимался от него парок. Машин было мало, все вялые, светофор тоже вялый, едва мигал, «зебра» давно смазалась, мальчонка в белой кепочке в одном кулаке зажимал мятую «десятку», в другом мороженое. Пританцовывал у обочины в ожидании. Мороженое капало на шорты, на счастливой мордахе пролег длинный белый след. Она подумала, что дети — это хорошо. Что на острове можно будет завести одного–двух, но только никому не показывать, а то ими тоже начнут всё затыкать.

Загорелся зеленый.

Художник ждал свою ведьмочку.

Мороженое таяло.

«Зебра» бледнела в палящем зное.

Ублюдок хлебнул водки, прежде чем сесть за руль. От ублюдка ушла «тёлка», он натурально озверел. Ублюдку было плевать на светофор и тающее в детской ладошке мороженое.

Мальчик ступил на «зебру». Красный «форд» вынырнул из–за угла.

В кафе подавали обалденный кофе, играла «Ностальжи» и художник ждал.

Оставалось три секунды на решение. И еще четверть секунды на осознание.

Она всё просчитала. Даже пять лет контракта и пароходик в океане. Даже то, что «чудовищем» и «моральным уродом» ее называли пятьдесят один раз, а «ведьмочкой» — всего десять. Оттолкнула мальчишку и заткнула собой последнюю дырку в своей жизни. В конце концов, она только это и умела делать хорошо.