Генрих Далидович - Августовские ливни

Шофер открыл дверцы, прицелился и попробовал перескочить лужу, попасть на бугорок, но не допрыгнул до него, плюхнулся ногами в грязную воду.

— Эх ты, солдат! — усмехнулась Алена Петровна. — Подкати сюда вон тот камень, я же не буду скакать.

Шофер, хоть и обиделся за насмешку, но послушался, скатил с бугорка в воду валун, осторожно, чтоб не забрызгать ее, опустил туда еще несколько более мелких камней, но они утонули, даже не показались из воды.

— Надо пошерстить их, хозяев, немного за такую улицу, — возмущалась Алена Петровна. — Куда это годится? Среди бела дня, летом и…

Она вскинула на плечо плащ болонью, до сего времени лежавший на поручнях возле сиденья, вылезла из машины и, невысокая, но полная, отяжелевшая, удачно прыгнула на валун, только слегка закачалась, взмахнув руками. Держась за забор, ставя ноги между частоколин, перешла по жерди лужу; хозяин, который ставил тут забор, был предусмотрительным: в этом месте частоколины прибивал реже, чтоб можно было ставить между ними ноги.

Алена Петровна немного знала деревню, знала, что контора и сельсовет отсюда недалеко, с версту, но сразу идти туда не захотела. Подумала, что зайдет в ближайшую хату, посмотрит, как живут люди, поговорит с ними, пока шофер не вытащит машину. По мокрой после дождя траве за дорогой она подошла к новому дому с таким же новым забором, но не успела открыть калитку, как к ней бросилась большая серая, с черной спиной собака, залилась сильным, хоть ты затыкай уши, лаем.

Из дома никто не вышел, видать, все были в поле или в лесу. Алена Петровна постояла, попробовала успокоить собаку, но не смогла — та не подпускала ее к себе. Тогда она вдоль забора, за которым зеленела картошка, стояли молодые яблони, с еще небольшими и не очень душистыми яблоками, пошла к соседней старой хате.

В том дворе собаки не было. На заборе висели чистые стеклянные банки, ведра, под стрехой возле сеней стояли, свесив головы и закрыв глаза, куры, возле хлева лежало длинное корыто, в него налилась вода.

Алена Петровна поднялась на деревянное крыльцо, открыла легкую дверь и вошла в сени, постучала.

— Можно, — послышался мужской голос.

Она открыла дверь в хату, вошла, поздоровалась со светловолосым пожилым хозяином, который сидел возле стола и держал в руках газету. Он в ответ наклонил голову.

Алена Петровна стряхнула с плаща воду в угол, где стояли ухваты, повесила его у порога на крючок, присела на стул, стоявший возле кухонного стола, накрытого новой клеенкой. Оглядела хату. И все ей тут понравилось: стены были чистенькие, недавно побеленные, белым был потолок, блестел покрытый рыже–красным лаком пол, зеленая, без единого пятнышка, радовала глаз печь. Ухваты стояли на чистом листе бумаги.

Мужчина, молча смотревший на нее, показался ей знакомым, мелькнула мысль, что она где–то его видела. Может, приходил когда–нибудь к ней на прием. Разве мало за день бывает у нее людей, всех не упомнишь.

— Вот разозлилось небо, — усмехнулась она, заговорив с этим человеком.

— Разозлилось, и еще как, — промолвил он, смущенно поглядывая на нее и отводя глаза.

— Полегло жито, — вздохнула она.

— Не удивительно, — откликнулся хозяин, — такой град смолил… И дождь льет как из ведра.

— Пусть бы лило, но на неделю позже.

— Небо слепое, у него своя работа, — заметил хозяин. — Пришла ему пора — вот и разгулялось, не смотрит, совсем не считается с землей.

— Ну как живете? — спросила Алена Петровна.

— Да потихоньку, как говорят люди, — ответил хозяин и свернул газету. — Здоровы, слава богу, работаем. Работаем, все имеем.

— Если что не так — говорите, — промолвила она. — Я из области…

— Да знаю, Алена Петровна, — сказал мужчина без улыбки, ничто в его лице не дрогнуло. Сидел тихий, спокойный.

Она встревожилась, смутилась и, узнав сидящего, вспыхнула, чувствуя, как сильней забилось сердце, не смогла выдержать его спокойного взгляда, разгадала в нем глубокую печаль.

— Ты? — прошептала она.

— Может, и не я, Алена Петровна, — наконец усмехнулся мужчина, и она не поняла: сердится за то, далекое, упрекает или насмехается.

— Почему ты здесь, за пятьдесят верст? — удивилась она.

— Купил хату, живу…

— Сергей… Как же тебя? Ты прости…

— Да ничего, — снова усмехнулся он, — по отцу не обязательно называть, мы не привыкли. А так я Корочун, отца моего Адамом звали.

— Да, спасибо, — она опять смутилась, еще больше покраснела. Теперь и сама вспомнила: Сергей Адамович. — Да ты, выходит, знатный человек.

— Какой там знатный? — махнул он рукой, словно застеснялся. — Работаю, да и все.

— Да ты же хороший садовод. Помню, что в прошлом году я тебя к награде представляла. Если б знала, ну, если б помнила, что Корочун — это ты, то большей добивалась бы…

— Хватит мне и этой.

— Ив докладах своих я часто тебя хвалю.

— Хвалите.

— И знал, а молчал, — сказала она. — Ну, я все–таки на виду, хоть раз бы подошел да упрекнул, что знаю фамилию, а не человека. Знаешь, как мне обидно было бы…

— Зачем я буду, Алена Петровна, упрекать, — пожал он плечами, — я работаю, как и прежде, стараюсь. Мне за это хорошо платят, награждают, в газетах пишут.

— Называй меня Аленой, — усмехнулась она, — не будь таким официальным, все ж мы с тобой давно знакомы…

Вы одно, я другое, — спокойно и деловито промолвил он.

— Ладно тебе, — махнула она рукой, — прежде, когда молодая была, ведь называл. — Сказала и снова усмехнулась: помнила, что никогда он так ее не называл — стеснялся.

— Хватит вам смеяться, — попросил он.

— Да не смеюсь, Сергей, — она перестала шутить. — Я тогда и правда молодая, пригожая была, но не очень умная, сама хорошо не понимала, что делаю. А ты все такой же — скромный, стеснительный.

— Да, не меняюсь, — говорил он, глядя на стол, — живу как бог велит.

— Хороший этот твой бог, — сказала она. — А душа твоя еще лучше, Сергей. Только спустя годы понимаешь это.

— Говорите вы, — смутился он, — вы сами очень добры, золотая у вас душа.

— Только не для тебя добрая, — пожалела она, — тебе добра я мало сделала. Сейчас даже неловко в глаза тебе смотреть.

— Мало ли что было когда–то, — запротестовал он, — да еще в молодые годы. Но руки у вас золотые, голова светлая, язык знает, что говорит. За это вас все и уважают.

— Если так, то спасибо за добрые слова, не ожидала я их услышать.

И Алена Петровна вспомнила, как лет двадцать с гаком назад ее, молодую, после окончания института, прислали работать в колхоз, где жил Сергей. Он и тогда был хорошим садоводом, с людьми держался просто, дружески, но был чрезвычайно стеснителен.

Скоро она услышала от девчат, что молодой садовод влюблен в нее, хотя всячески избегает встреч. Наперебой рассказывая о нем разные смешные истории, уговаривали подшутить над ним. И она безрассудно шутила, смеялась над добрым и стеснительным хлопцем. Заглянет в сад и попросит: «Дай мне самых лучших яблок, и я все- все для тебя сделаю…» Он смущался, приносил хорошие яблоки, но она все равно упрекала его, говорила, что он пожалел лучших, что не будет его любить. Он краснел, просил только: «Да хватит вам насмехаться…»