Владимир Лин - Охотник

Раз уж решил, то откладывать он не стал и в тот же вечер позвонил в квартиру соседа. Тот был дома, проинформировать его согласился охотно и действительно проинформировал, но радости эта информация не принесла — оказалось, что со времени, когда мать в последний раз собирала отца на охоту, изменилось многое: общество и вправду есть, но вступить в него не просто, во-первых, надо в каком-то коллективе состоять, а есть ли такой в их маленьком КБ, он сильно сомневался, во-вторых, если своего нет, то надо по месту жительства промыливаться, а это и сложнее и спрос строже, в-третьих, даже если все хорошо, так сразу все равно не вступишь, надо еще в кандидатах год побегать, а за этот год каких только нагрузок не навесят — в лес ездить лосей кормить, потом зайцам какую-то кору драть, да мало ли еще чего, это все сверху спускают, что делать надо, а когда ему, если он на работе по десять часов и по субботам иногда приходится, и даже с сыном в зоопарк все никак не сходит, только по воскресеньям учит его рыб да птиц подкармливать или там клетки чистить, хотя, конечно, это само по себе хорошо, что о лосях и о зайцах такая забота, это ему понравилось, а еще и в-четверых есть — даже если все работы выполнишь, то все равно просто так не примут, надо еще экзамен сдавать — боже мой, а он-то думал, что уже до конца жизни отсдавался, — а для этого или на лекции ходить надо, или самому готовиться, а объем ого-го какой — сосед ему показал несколько книжек, это же два месяца только этим и заниматься. Да, вот так-так. Даже если сосед и сгустил — всегда новенького припугивают, чтобы самому мастером в его глазах показаться, — то все равно чувствуется, хлопот с этим не оберешься, а времени-то, времени… Попробуй, заикнись об этом жене, она такое общество устроит и права будет, вот и думай.

И он думал, думал так сильно и огорчался про себя так искренне, что такой хороший, на первый взгляд, план трещит по всем швам, что на следующий день на работе, когда сидели они на совещании у шефа, примостившийся рядом мужик из министерства, которого он по этим бесконечным совещаниям знал хорошо и сильно уважал за сметку и деловитость, даже спросил у него шепотом, не заболел ли он часом, а то сидит как в воду опущенный и молчит все, а уже пару раз надо было бы и вмешаться, когда говорили о проекте, имеющем к нему самое непосредственное отношение, а то навесят дополнительных заданий, как он их расхлебывать будет. Он встрепенулся, посмотрел на лицо соседа, говорившее об его самом дружеском беспокойстве, и неожиданно для себя, вдруг прошептал ему: «Да тут, понимаешь, история идиотская. Понадобилось мне для одного дела в охотники вступить, а это хуже, чем на Пугачеву билет достать, вот и думаю, как выкручиваться». Сосед изумился: «А я и не знал, что ты постреливаешь. Чего ж ты раньше-то не говорил?». Пришел черед удивляться ему: «А ты что, тоже, что ли, охотишься?». Тот тихонько рассмеялся, но все равно ближайшие соседи обернулись: «Ну, ты даешь. Увлечения начальства надо назубок знать. Я же сумасшедший насчет этого. Ни места в стране нет, ни зверя, на которого не ходил. А что у тебя за проблема-то?». — «Да, понимаешь, ружье у меня хорошее, — детали об отце он решил не рассказывать, ведь не в этом же дело, правда? — а тут слух прошел, что кто не охотник, у того изымать будут, а мне его позарез сохранить надо». — «Слышал я такие слухи, — сказал сосед, — может, и верные. А как же ты такой охотник, что с ружьем, а без билета?» Он хотел уже было разобъяснить простую свою историю, но посмотрел на широкое загорелое лицо министерского знакомца, на его мощную шею, распиравшую ворот привозной какой-то рубашки с модным маленьким воротничком, чего-то застеснялся и вдруг соврал: «Да видишь как, я раньше-то каждое лето все подальше на север выбирался, — это-то еще было правдой, — так там ведь как в те времена — пали, куда хочешь, никто документа не спросит, — может, и это было правдой, но к нему уже никакого отношения не имело, — теперь-то уж некогда, а ружье так и лежит, и хорошее, жалко, если пропадет, да и вот снова выезжать подумываю, надо же отдыхать как-то». — «Это ты молоток. Лучшего отдыха не бывает. А ты по кому охотился-то?» Он смутился, но отступать было уже нельзя, и он, вспомнив мгновенно северные свои походы и сказочные озера, по берегам которых копошились разные утки-гуси, ответил: «Да все больше по птице». — «Во, это и я люблю, — согласился тот. — Слушай, раз свой брат, охотник, давай, как разговоры кончатся, все равно ведь уже закругляемая, да и время рабочее на сегодня вышло, давай до тебя доедем, я на машине, покажешь мне ружье твое, сил нет, как люблю эти штучки крутить, а ты говоришь — знаменитое». Деваться было некуда, и, еле успев позвонить жене, что придет не один и пораньше — персоналка не троллейбус, он уже шел за напористым коллегой вниз по лестнице, сначала к раздевалке, а потом и к вечно переполненной машинами стоянке перед их лавочкой, где среди пыльных «Жигулей» стояла одна надраенная до зеркального блеска черная служебная «Волга», на которой они и покатили.

Мужик действительно был одержимый — только что с женой поздоровался, а так ни ужина, ни посидеть, давай ему игрушку и все тут. Он быстренько пошел в спальню, захватив на всякий случай с кухни пыльную тряпку — протереть хоть, если чехол запылился, а то ведь еще бог весть что подумает — и действительно тирануть пришлось, но все это прямо-таки за считанные секунды, и вот уже гость вертел в руках матовые стволы, поглаживал их, смотрел сквозь бездонные металлические колодцы то на люстру, то на окно, покачивал в руках невесомый почти приклад, ласково охватывая тонкую шейку своими сильными пальцами, соединяя обе части в одно целое, переламывая ружье, спускал курки, примеряя его то к одному, то к другому плечу, и все время восхищенно поцокивал. И глядя на весь этот ритуальный танец, он ощутил в себе дотоле незнакомую ему, но в общем-то вполне понятную гордость обладания такой замечательной вещью.

Наконец гость наигрался, с явным сожалением убрал ружье, почти неуловимым жестом разъяв его перед этим на две половины, и, подавая ему наполненный чехол, сказал: «Да, это, конечно, оружие. Умели раньше делать. Не прошу даже — знаю, что все равно не продашь, но уж сам-то мог бы им побольше пользоваться, а то когда ты из него в последний раз стрелял?» «Не помню, — промямлил он, больше всего боясь, чтобы вопроса этого не услыхала жена и не ляпнула бы по незнанию всей правды, — с несколько лет уже». — «Ладно, считай, что повезло тебе. Ради такого оружия — да ты не обижайся, для кого другого я бы за ружье это не стал бы стараться — сейчас попробуем кое-какими связями тряхнуть. Давай телефон-то». Он дал телефон и растерянно топтался рядом, пока гость звонил то по одному, то по другому номеру, говорил с какими-то Пал Игнатьевичами и Вячеслав Андреевичами, рассказывал небылицы о каком-то ведущем конструкторе номерного завода, у которого и минуты нет, а он на охоту с самим Николай Николаичем через две недели собирается, напирал, требовал, обещал свою помощь в решении каких-то там непонятных дел, давал и записывал телефоны, показав ему взглядом, чтобы он подал бумагу и карандаш, уточнял день и дату и вообще делал все такое, что если бы увидел это сторонний наблюдатель, то решил бы, что речь идет по меньшей мере о судьбе человека. Через полчаса телефонной работы гость бросил трубку на рычажки, отдулся и, победительно глядя на него, сказал: «Ну, брат, ты в рубашке родился — тут один, от которого все зависит, завтра в командировку собрался, я его на чемоданах поймал, но ему как раз времени позвонить хватило, так что завтра пойдешь…» И он продиктовал ему, куда пойти, на кого сослаться, что сказать и как отвечать, если вдруг спросят то-то и то-то, резво поднялся и прошагал к двери, на прощанье бросив ему, чтобы не волновался — его будут ждать и все будет готово, но чтобы вечером все равно позвонил и доложил, как оно все пройдет. А он так и остался стоять посреди комнаты с ружьем в руках.