Иэн Макьюэн - Мой фиолетовый надушенный роман

Дальнейшее вам известно. Сюжет был идеальный. На мой дом и на дом Джослина обрушилась буря. Все компоненты, какие требовались. Презренный злодей; скромный герой. Национальное достояние полетело с пьедестала, цепляясь бесчестными пальцами за кассу; предан старый невезучий друг; целые куски скопированы, украден сам замысел и персонажи; виновному нечем оправдаться; друзьям теперь понятно, почему он медлил с публикацией; десятки тысяч экземпляров «Смятения чувств» сброшены магазинами, сданы в макулатуру. А старый друг? Великодушно отказывается осуждать, недоступен для интервьюеров и, конечно, явление гения, лучшая книга за много лет, современная классика, тихий человек, обожаемый студентами, отвергнутый издателем, книги не переиздаются. Затем свалка в погоне за правами, всеми правами и на «Танец», и на прежние книги; агенты, аукционы, права на экранизацию, люди из киностудий. Потом премии — Букер, Уитбред, Медичи, «Кружок критиков», нескончаемый шумный банкет. Экземпляры «Яркой книги» идут по пять тысяч фунтов на «Амазоне». Затем, когда оседает пыль, а моя книга все еще «улетает с полок», вдумчивые статьи о природе литературной клептомании, подсознательное желание быть разоблаченным, случаи саморазрушения художника в зрелом возрасте.

В электронных письмах и телефонных разговорах с Джослином я был спокоен. В тоне моем звучала обида, но в словах не выражалась; просто желал прервать отношения, хотя бы на время. Когда Джослин сказал мне, в каком он недоумении, я кашлянул, помолчал, а потом напомнил, что я посылал ему книгу. Иначе как это могло произойти?

В конце концов, я все же дал интервью — калифорнийскому журналу. Оно стало официальной версией, ее подхватила остальная пресса. Я ознакомил журналиста с моими записными книжками, издательскими письмами и записками с отказом, копиями моих сопроводительных записок издателям, которым я посылал фиолетовую книгу. Он увидел тесноту моего жилья; познакомился с веселой очаровательной женой и дружелюбными детьми. Он написал о моей преданности высокому искусству, о моем мирном нежелании критиковать старого друга, о перенесенном без жалоб унижении — печататься за свой счет, о заново открытых прошлых шедеврах тот же случай, что с Джоном Уильямсом. По милости американского еженедельника я стал святым.

В моей частной жизни как и ожидалось. Мы купили большой старый дом на краю деревни в трех милях от Дарема. По территории протекает величавая река. На моем шестидесятилетии присутствовали двое внуков. За год до этого я удостоился рыцарского звания. По-прежнему остаюсь святым, чрезвычайно богатым святым, и близок к тому, чтобы стать национальным достоянием. Мой шестой роман не гак хорошо приняли критики, но расходился он с роллинговой скоростью. Думаю, что, может быть, перестану писать. Вряд ли кто-нибудь будет против.

А Джослин? Тоже ожидаемо. Ни один издатель к нему не прикоснется; читатели — тоже. Он продал дом, переехал в Бриксгон, на наше старое пастбище, там, по его словам, ему комфортнее. Преподает литературное мастерство на вечерних курсах в Луишеме. Мне приятно, что Джолиет его поддерживает. И между нами нет трений. Мы по-прежнему близки.

Я полностью простил его. Он часто приезжает к нам и всегда живет в лучшей гостевой комнате с видом на реку. Он любит удить там форель и ходит на веслах. Иногда с ним приезжает Джолиет. Им хорошо с нашими старыми университетскими друзьями, добрыми и терпимыми. Иногда он для всех нас стряпает. Думаю, он благодарен мне за то, что я даже намеком не попрекнул его чтением моей надушенной фиолетовой книжки.

Бывает, поздно вечером, когда мы сидим у камина (камин — громадный), выпиваем и ворошим этот странный эпизод — его несчастье, Джослин излагает мне свою теорию, которую он уточнял все эти годы. Наши жизни, говорит он, всегда были тесно переплетены. Мы разговаривали обо всем тысячу раз, читали одни и те же книги, столько пережили вместе, столько было у нас общего, что каким-то оранным образом наши мысли и воображение настолько сплавились, что в результате мы написали один и тот же (в общих чертах) роман.

Я приношу бутылку порядочного Помероля и снова наполняю бокалы. Это всего лишь теория, говорю я ему, но добрая теория, теория любви, в ней выражена самая суть нашей долгой и нерушимой дружбы. Мы семья.

Мы поднимаем бокалы.

Будем здоровы!

Брюс Чатвин (1940–1989) — английский писатель, путешественник.

Ли Израэл (1939–2014) — американская журналистка и автор биографий, обеднев, стала воровать в архивах и библиотеках и подделывать письма знаменитостей.